— Скоро ли придёт чёрт с граммофоном в руке? — на всякий случай спросила я у Яны.
— Скоро. Он заберёт тебя с собой, — холодно сказала она. — И мы, наконец, увидимся.
— Когда это произойдёт? Сегодня утром?
— Вот ещё, — прошипела Яна Эк. — Не стоит портить такое прекрасное утро.
Яна Эк оказалась права — воскресное утро оказалось прекрасным. Папа спал как сурок, а я с важным видом разгуливала по квартире. Обычно я хожу по лестнице так, чтобы ненароком не скрипнуть. Но сейчас, от радости, я обезумела настолько, что даже съехала по лестнице кувырком. Ещё я думала о том, что надо-таки раздобыть скейтбордную доску. Может и не такую ловкую и скоростную как у Бюдде, но чтобы чуть что, и ты уже прибыл на место.
Надо сказать, когда я что-то хочу по настоящему, а не прикалываюсь, значит мне весело. Я взлетела обратно на второй этаж, с топотом пьяных слонов, даже не удосужившись перемахнуть через скрипучие ступеньки. Ступенькам было сто лет в обед. Они выполняли функцию дверного звонка для тех, кому лень его устанавливать.
— Папа! — закричала я в открытую дверь. — Я ушла на разбой! Я буду там… где может произойти непреднамеренное убийство!
Как ожидалось, папа снова заспал информацию. А за спиной послышалось:
— Эхм.
Я обернулась и увидела, что за мной пристально следит левый глаз Дульсинеи Тобольской. Левый — потому что дверь открывалась вовнутрь, и правым глазом смотреть неудобно. А Дульсинея, как и все полицейские (кроме тех, что были избраны для неожиданных ситуаций) была хорошо натренированной правшой. И если понадобилось бы стрелять, то стрелять она стала бы только справа.
— Шутка, госпожа Шпиннеман, — как можно шире улыбнулась я
— Шутка ли в десять утра? — патетически прогремела Тобольская на весь этаж. То был зычный голос заправского полицейского. — Шутка ли в воскресенье? Шутка ли — орать когда Вахта Давида отходит ко сну! Ничего нового в голову не пришло, чтобы будить всех жильцов на периметре? Я посажу тебя за незаконное проникновение с оружием. Хотя ты без оружия… (тут Дульсинея задумалась) … но всё равно. Ты ведь ушла из дома? Да? Я тебя правильно понимаю?
Я кивнула против собственной воли, раскрыла все карты — ушла из дому, да.
— Вот и не возвращайся никогда!
Дульсинея захлопнула дверь. Я шумно выдохнула. Я не ожидала от полиции такой прыти. Стоило мне только поспать под окнами часа два, как вахта Давида об этом узнаёт и оказывается при этом информирована лучше меня…
В одном Дульсинея Тобольская была права — без оружия выходить из дому не стоило.
Вернувшись домой за оружием, я чуть было не наступила на лежащую поперек собственной кровати Берту Штерн. Голая, худая и извивающаяся точно глист, она спала навзничь. По спине Берты вилась татуировка «Все овцы, кроме мамы». Поспешив плюнуть в её сторону три раза, я предпочла немедленно забыть о том, что кровать моя, а Берта совершенно голая. Я ещё помнила, что сама виновата. Я ушла из дому. Теперь здесь даже кровать не моя. И вахта Давида об этом знает.