Одна была темно-рыжая, с каре. Самая низенькая, худенькая и очень жилистая. У нее был шрам вдоль всего позвоночника, (в девятнадцать лет ее сбила машина) и какого же шарма он ей добавлял! У танцовщиц всегда самая разваливающаяся старуха — самая выразительная. Ну вот та, у которой выпирают вены на стопах, у которой все костлявое и кожа желто-зеленая от голода и сигарет. Которая танцует в самом красивом купальнике и в самых драных балетках. И в каждой труппе она всегда самая низенькая.
Даже лица у всех крошек-танцовщиц были красивее. Яркие глаза, острые скулы, какие-то волнистые носы. А у огроменных — и носы картошкой, и щеки какие-то были, даже если они сильно худели, и лбы маленькие и неровные. Этих огромных все заранее не любили и когда нужно было на кого-то сорваться, срывались обязательно на них.
А сами громилы, кстати, никогда не скандалили. Наверное, представляли, как это нелепо, когда высоченная лошадь устраивает истерику, громыхает по полу своими широченными ступнями и выливает густые слезы на широкое лицо. Вот когда маленькая женщинка кричит или плачет, это же совсем другое дело! Стервы и истерички должны быть непременно крохотными.
Мне всегда нравились тонкие ноги, худые запястья и эти маленькие выпирающие кругленькие косточки на тыльной стороне ладоней. (Это на самом деле и не косточки — это суставы так выпирают от перенапряжения, и их даже можно вправить или шприцем высосать, но мне красиво). И скулы, конечно. Острые.
А еще я в школе читала какой-то рассказ Бунина. Там была девушка, красавица-красавица, по его словам, которая слегка косила одним глазом. Я тогда подумала: «Ну что за бред, что ж в этом красивого». А через 15 лет я встретила тебя и поняла, что…»
Дина зажмурилась, вспомнив, что сейчас будет самая неловкая и трепетная часть. Заставила себя оторвать взгляд от листа.
Спешно оделась, взяла зонт и сложенное письмо. Пошла через два дома сесть на любимую лавочку.
«Ты, Дина, может быть, не знаешь, а у тебя правый глаз немного косит. Это видно только на фотографиях или если уж очень внимательно всматриваться. Мне так это в тебе нравится! У тебя взгляд од этого детский-детский! И к тебе сразу за него прониклась и заранее за все простила».
Дина поежилась от холода. Закурила сигарету. Хотела уже вернуться к письму, как ее окликнул прохожий. Спрашивал номер подъезда. Ее постоянно, когда она курила на той или иной лавочке этого дома, спрашивали номер подъезда. Она уже думала, что надо как-нибудь обойти все это длинное здание и выучить, где какой, чтобы не курить зазря.