Но все же возникало во мне нечто тревожное, порой заставляющее задуматься: «А что за мной?» Совсем недавно на заводе, где мы проходили практику, я случайно в столовой встретил человека, историю которого описывали в газете. Мальчишкой его подобрал в развалинах Дрездена капитан, привез в Москву, вырастил; этот человек стал рабочим, женился, и только сравнительно недавно отыскалась его мать, теперь старая женщина; встреча их произошла в редакции, и я запомнил газетный снимок: руки старухи, неуверенно протянутые вперед, и усталая тоска в глазах.
Как только я его увидел в столовой, у меня сразу же возникло желание поговорить с ним. Пока мы обедали, я успел немного расспросить этого человека.
— Вы все эти годы чувствовали себя немцем? — спросил я.
— В детстве я называл себя то латышом, то литовцем, потому что у меня сохранялся акцент. Это потом я сумел от него избавиться. Столько вокруг говорили о немцах, что я боялся, а вдруг узнают, что я тоже… Глупо, конечно, но…
У него было так, у меня же сложилось иначе; правда, когда я был еще совсем пацаном, поселковая ребятня прицепила мне кличку «Эрик-фриц», я свирепел от нее, но потом это прошло, да и перестали меня так называть; все-таки я был для ребят своим, «здешним», и все же меня однажды из-за этой клички чуть не убили.
Возле заводского пруда была старая домна, похожая на средневековую башню, а за ней остатки плотины; это было нашим любимым местом сборищ, там мы по-взрослому играли на деньги в лото, — сейчас я не вижу почему-то этой игры, во дворах больше «забивают козла», у нас тоже в поселке любили постучать костяшками о крышку стола, но в лото играли чаще, особенно когда собиралась большая компания, в этой игре был свой жаргон: когда попадалась фишка с цифрой 11, банкометчик кричал: «Палочки!», на 77 — «Топорики!», на 99 — «Девять девок!» — и так далее; играли мы в лото азартно, и зачастую я там проигрывал все деньги, которые выдавала мне мама на школьные завтраки.
В тот день я довольно быстро оказался банкротом и в надежде поправить свои финансовые дела стал канючить, чтоб мне выдали карту в долг, хотя правила игры этого не дозволяли, для попрошайки существовал железный закон: «Отваливай!» Не знаю, почему уж мне так захотелось сыграть, может быть, я тогда был абсолютно убежден, что меня постигнет удача, и я стал кричать, что порядочные люди всегда дают хоть один шанс на отыгрыш настоящему игроку.
В это-то время и подошел Леша по прозвищу «Сметана», потому что по цвету волос он был почти альбиносом; мне было тогда одиннадцать, ему тринадцать, он был угрюмый мальчишка, мало говорил и любил подолгу смотреть не мигая кому-нибудь в лицо, пока тот не смущался и не начинал прятать от него взгляд. Он пошел на меня, и, как мне сейчас помнится, я сразу почувствовал неладное, скорее всего оттого, что во взгляде его была злость.