— Ну, вот что, Володя. Мы, кажется, играем в прятки, — произнес он это так, словно рассердился на самого себя.
— Не понял, — усмехнулся Танцырев.
— Понял, — твердо сказал Ростовцев. — Маша знает о твоем приезде. Я ей сообщил. Она хотела тебя видеть.
— А ты этого хочешь?
— Нет.
— Почему?
— Если ты думаешь, что мы не забыли о твоей злости к нам, то ошибаешься. Сам понимаешь, четыре года не такой срок, когда об этом забывают совсем.
— Так какого же черта… — пробурчал Танцырев.
— Обожди! — прикрикнул Петр и поморщился. — Я должен досказать. И все-таки нам незачем это поднимать снова. У тебя было право судить, и ты судил, как мог. Теперь у тебя своя семья, у нас своя. Счеты сводить незачем.
Та-ак! Значит, он и в самом деле решил отделить их личное от дела; скажем прямо: это не каждому удается. Ну что ж, и он постарается вести себя так же.
— Ясно, — сказал Танцырев и встал. — Когда ждать утром машину?
— В восемь.
Странно — Танцырев вдруг почувствовал облегчение. Все расставилось на свои места, наступила ясность. И тут же неожиданно подумал о Ростовцеве: все-таки он умный человек, как бы хорошо было, если бы он всегда был рядом, — иногда чертовски не хватает эдакой вот откровенной простоты, — но это невозможно, слишком многое их разделило. Танцырев взглянул на свои манжеты — они изрядно затерлись.
— Ты не подскажешь, где можно купить здесь рубашку? — спросил он, словно хотел этим показать, что все главные их разговоры закончены.
— А что, нет сменной? — сразу же отозвался Ростовцев. — Мы ж одного роста. Здесь у меня есть две пары запасных. — Он, прихрамывая, быстро прошел к шкафу. — Даже новенькие!
В аэропорт Танцырев возвращался на «скорой», он сам не захотел, чтобы Ростовцев его провожал, да тот и не настаивал: вечером дорога еще тяжелее, а он не такой опытный водитель, и они вызвали дежурную машину.
Он устал, казалось, ничего особенного не произошло, но он устал, как после напряженной работы, и сидел, сощуря глаза, не глядя на дорогу. «Все расставилось на свои места», — снова подумал он, но тут же понял: это всего лишь утешение. Да ведь ничего и не расставилось, если брать по-крупному. Петр сказал: «Мы не забыли твоей злости к нам». Да и в нем самом приютилась неприязнь к Петру. Ведь недаром говорят, что трудно прощать людям зло, которое мы сами им приносим, и оно держится в тебе помимо твоей воли. Но никому не нужна эта злость, тут Ростовцев прав; это раньше он считал, когда был совсем молод, что жить нужно бескомпромиссно, отверг человека — и не подавай ему руки. Точка! Но люди устают от непримиримостей и крайностей, а бескомпромиссность приводит к слепому фанатизму… Но что же угнетало его, что заставляло его все эти четыре года возвращаться мыслями к Петру Ростовцеву? Он-то ведь отлично знал, что Петр был не виновен в смерти мальчика, в ней никто не был повинен — одна из неразрешимых ситуаций, где нет виновных и все же все без вины виноваты, потому что присутствует преждевременная смерть. И ложью было то, что Танцырев обвинил Ростовцева; то, что он выдворил его из клиники, — полбеды, но он еще кинул тень на его репутацию как врача. Это-то и было главным. Вот что лежало на его совести… Так чего же он хотел от этой встречи? Чтоб Петр сиял с него грехи?.. Смешно. Он ведь сам терпеть не мог всепрощенцев. «Мало спасать физически, надо и о духовном думать!» Да, красивая фраза, но все-таки в ней что-то есть!