Не было тепла, он как деревянный, поговорить не о чем, на все ответ: «Не поймешь. Не твоего ума». Зря он думал — не понимает. Все понимала. Видела таких, крепкозубых, с размахом, как кувалда. Приглядываются, выжидают, а потом как шарахнет, смотришь — у него под началом сотни. Свою игру играют, только ею и заняты, на других плевать. Все же была надежда: сильный мужик — это хорошо, если только вместе. Будет смысл, и полнота жизни будет. Только бы вместе. А он сказал:
— Не могу себя повязывать. Мне якорь рано бросать. Мне свобода в действиях нужна. А если дом, то уж и ребеночка родишь. Считай, завяз я, нет моих планов.
Тогда она и спросила:
— Значит, я тебе только по мужчинскому делу нужна?
— А ты как думала?
Пошел он к черту, она сама себе хозяйка, она баба гордая. Стоит бровью повести — инженерская семья вдребезги, бросит и детей, и женушку. Но никому зла не хочется делать. Если радости, то за свой счет, за чужой не надо, за свои кровненькие. А этому спасенцу ноги мыть не нанималась.
Был воскресный день, подняло реку, плыли плоты по Зее. Теплоходик «Заря» пристал к причалу. Спрыгнула на мокрый бревенчатый помост. В руках два ведра с грибами. Ездила с подружками походить по тайге. Грибов набрали отборных. Увидела — Николай стоит на берегу. Хотела пройти мимо — дорогу загородил. Подружки убежали на машину, теплоходик пошел вниз по реке, и остались они вдвоем.
— Почему не приходишь?
— Кончили. Хватит.
— Решила бросить?
— Бросила.
— Меня бабы не бросают. Такого не было. Сам брошу, когда надо будет.
— Не пугай, не запугаешь.
— Не пугаю, учу. Закон простой: раз уступишь — второй раз за глотку схватят. Завтра придешь, как всегда.
Рассмеялась.
— Мне приказ твой что собачий лай.
Тут же увидела: сейчас ударит, поняла это по косой белозубой улыбке. В руках ведра, не загородишься. Он ударил. Сильно, с хрустом. На ногах не устояла. Сказал негромко:
— Завтра придешь. Жду.
Ползала по песку, заляпанному мазутом. Подбирала грибы. Всю трясло, щека опухла. Но злости не было, только обида и страх. Ведь еще так может. В общежитии отмылась, растерла щеку бодягой, чтоб не было синяка. Смешно, но думала о нем уважительно: «Сильный, пес, ничего не боится. Да и я не слабая».
На другой день казалось: смена быстро идет. Точила мысль: а не пойти ли? Все будет, как было. Поживут, может быть, и наладится. Ей двадцать два, ему двадцать пять. Еще не известно, как повернется жизнь. Можно его и лаской приручить. Все же не пошла, переборола себя. Ту девочку, что в Салавате была, воскрешать толку нету.
Еще день прошел. Со смены старалась идти со всеми. Из общежития не выходила. Он сам пришел: