Ростовцев, как только объявили посадку, сбегал к какому-то начальству и сумел посадить Танцырева в первый же самолет, отправляющийся рейсом на Москву. Все-таки есть нечто отличное в положении таких врачей, как Петр, от столичных: его действительно знает, наверное, полгорода, вся его жизнь проходит на глазах; больных, которых он оперировал, или их родных он может запросто встретить, прогуливаясь по улице.
Размышлять об этом, сидя в кресле, было приятно. Он смотрел в ослепительную синеву неба, открывавшуюся над волнистым снеговым простором облаков. К Танцыреву пришло чувство освобождения, словно он вырвался из круга некоей побочной жизни, начавшей его засасывать; теперь же впереди открывались привычные ему будни, по которым он начал тосковать, — ведь в какой-то момент показалось: отход в сторону может длиться чуть ли не вечно, и он так и не вернется к своему, настоящему. Прежде он и не предполагал, что может так тосковать по клинике, помощникам и дому, — да, именно по дому: все-таки там было его убежище, где можно отойти от тяжелой работы и где ждала его Неля. Он знал — сейчас она волнуется, не раз звонила в клинику, чтобы проверить, есть ли от него вести; даже представил, как она говорила по телефону холодноватым голосом, — за годы жизни с ним научилась скрывать свои чувства.
Табло «Не курить» погасло. Танцырев достал сигареты, тут же обнаружил, что у него нет спичек, приподнялся со своего места, чтоб у кого-нибудь прикурить. Через два ряда сидел, раскуривая трубку, бородатый человек в морском кителе, с очень ясными голубыми глазами. Танцырев сразу узнал его — это был тот судовой эскулап, что на вокзале посоветовал ему поискать пристанища. Бородатый тоже узнал Танцырева. Протягивая спички, сказал:
— Ну как, коллега, морской прогноз оказался точным?
— К сожалению, — ответил Танцырев.
— Это почему же? — рассмеялся бородатый. — Или бесполезно провели время? А я ведь видел вас с доктором Ростовцевым.
— Знакомы с ним?
— Стажировался у него. Между прочим, я и о вас наслышан был от него же. Честно говоря, не признал сначала. Доктор Ростовцев частенько на ваши работы любил ссылаться.
— Что же в судовые лекаря пошли?
— А из меня хирург дрянной получился. Таланта нет. К тому же я бродяга. У каждого свои радости.
— Может быть, — ответил Танцырев.
Ему льстило, что бородатый знал о нем, но возвращаться мыслями к Петру Ростовцеву не хотелось, все осталось позади, с него хватит.
— Если заскучаете, коллега, — сказал морячок, — рад буду побеседовать.
Танцырев сел в кресло, стал смотреть в окно, в синее, солнечное небо. Впереди много дел. Он вернется в клинику, начнутся операции, опять перед ними он будет глушить нервную дрожь, не спать ночами, справляться о больных и думать, как избежать неудач. Да, у него есть работа. Что еще? Есть еще Неля… А когда-то была невысокая полненькая женщина, ее ласковый взгляд и поныне сохранил отблеск любви. Как же он потерял ее?.. Может быть, и в Неле он не понимал чего-то главного, и опять в один из дней повторится то, что случилось у него с Машей: он вернется домой, а ее нет… Вот этого бы он не хотел. Возвращаться в пустую квартиру, слушать несуществующий скрип шагов. Кто ему говорил об этом? Ага, темно-рыжий, он же еще сказал, что до сих пор поглядывает на телефон: не позвонит ли жена, которой давно нет?.. А, черт, как все-таки хочется простой, бестревожной жизни, была бы работа, семья, дети… Ведь он любит детей, славно ладит с ними в клинике. Вот у Ростовцева сын, этому действительно можно по-настоящему позавидовать. Почему же ему раньше не пришла в голову такая обыкновенная мысль?..