Он не ел, поскольку говорил без остановки. Заказал вторую бутылку вина, сильно разволновался, много курил. Он, видимо, заметил, что я не верю его россказням, и к каждой фразе стал добавлять: «Вот честное слово». А у меня в груди все как будто заледенело. Когда я внезапно подумала о Жанне, мне захотелось закрыть лицо руками, уронить голову на скатерть, зарыдать или заснуть. Она отыщет меня, наденет мне упавший берет, увезет подальше отсюда, подальше от этого противного монотонного голоса, от звона посуды, от дыма, разъедающего глаза.
– Уйдем отсюда.
– Прошу тебя, еще минутку. Главное – не убегай! Мне нужно позвонить в контору.
Если бы не оцепенение, в которое я впала, и отвращение, я обязательно сбежала бы. Я закурила, но меня стало мутить, и я тут же загасила сигарету в тарелке. Мне подумалось, что эта история, будучи рассказанной по-другому, не показалась бы мне такой мерзкой, и возможно, я даже узнала бы в ней себя. Когда выступаешь в роли слушателя, все выглядит выдумкой. Но кому, кроме меня, знать, что было за душой у этой безмозглой девчонки? Когда ко мне вернутся воспоминания, очень может быть, что события останутся такими же, но зазвучат для меня совсем иначе.
– Идем, – сказал он, – ты на ногах не стоишь. Я тебя не оставлю одну.
Он снова взял меня за руку. Распахнул стеклянную дверь. На набережной светило солнце. Я села в его машину. Мы петляли по каким-то улицам, спускающимся под гору.
– Куда мы едем?
– Ко мне. Послушай, Мики, я понимаю, что рассказчик из меня никудышный, забудь, прошу тебя. Мы поговорим снова, когда ты немного поспишь. Столько потрясений, бесконечных мук – немудрено, что ты не в себе. Не спеши судить меня.
Как и Жанна за рулем, он положил руку мне на колено.
– Как здорово, – сказал он, – что мы опять вместе.
Я проснулась посреди ночи. Ни разу с самого первого дня в клинике у меня так не раскалывалась голова. Франсуа потрепал меня по руке:
– Я сварил тебе кофе. Сейчас принесу.
Я находилась в комнате с задернутыми шторами и разнокалиберной мебелью. Оказалось, что я лежу в юбке и свитере с наброшенным на ноги пледом на раздвижном диване, и в памяти всплыл кадр: Франсуа наклонился и раскладывает его для меня. На маленьком столике на уровне глаз я увидела свою фотографию в серебряной рамке, вернее, фотографию той, какой я была «раньше». На полу рядом с креслом, развернутым ко мне, валялись газетные вырезки доктора Дулена. Вероятно, Франсуа читал их, пока я спала.
Он вернулся с дымящейся чашкой кофе. Мне стало лучше. Он смотрел, как я пью, и улыбался, засунув руки в карманы брюк, уже без пиджака, явно довольный собой. Я взглянула на часы на запястье. Они остановились.