Мы оставались в Париже до конца октября. Я смотрела летние пленки с Мики. По двадцать, тридцать раз. Я усвоила ее жесты, походку, манеру быстро поднимать взгляд в камеру, на меня.
– И в речи у нее присутствовала такая же торопливость, – наставляла меня Жанна. – Ты говоришь слишком медленно. Она начинала следующую фразу, не закончив предыдущей. Перескакивала с одной мысли на другую, будто слова ничего не значили, будто собеседник уже и так давно все понял.
– К тому же она была умнее меня.
– Я этого не говорила. Попробуй еще раз.
Я пробовала. У меня получалось. Жанна давала мне сигарету, щелкала зажигалкой, смотрела изучающе:
– Ты куришь, как она. Разница только в том, что ты действительно куришь, а она делала одну-две затяжки и гасила сигарету в пепельнице. Хорошенько запомни: она все бросала, едва начав. Новая мысль интересовала ее всего несколько секунд, переодевалась она по три раза на дню, мальчики не задерживались дольше недели, сегодня ей нравился грейпфрутовый сок, а завтра – водка. Две затяжки, и бросаешь сигарету. Это нетрудно. Можешь тут же закурить новую. Так даже лучше.
– И накладнее, нет?
– А вот это уже твои слова, она так бы ни за что не сказала… Никогда не повторяй такого.
Она посадила меня за руль «фиата». Проделав несколько маневров, я уже могла водить машину довольно уверенно.
– А что стало с «эм-джи»?
– Сгорела вместе со многим другим. То, что от нее осталось, нашли в гараже. С ума можно сойти, ты держишь руль в точности как она. Не такая уж ты была дурочка, в наблюдательности тебе не откажешь. Хотя, надо признать, водила ты только ее машину. Будешь паинькой, я куплю тебе такую же, когда будем на юге. Но уже на «твои» деньги.
Она одевала меня, как Мики, делала макияж, как у Мики. Широкие шерстяные юбки, нижние юбки, белье – белое, цвета морской волны, небесно-голубое. Лодочки фирмы Рафферми.
– Как тебе жилось, когда ты клеила каблуки на фабрике?
– Мерзко. Ну-ка повернись еще раз.
– Когда я поворачиваюсь, у меня кружится голова.
– А у тебя красивые ноги. И у нее ножки были прелестные. Нет, я совсем запуталась. А вот подбородок она держала выше, вот так, посмотри. Пройдись-ка.
Я подчинялась: ходила, садилась, вставала. Делала несколько па, словно танцуя вальс. Выдвигала ящики. Когда говорила, поднимала указательный палец на итальянский манер. Старалась смеяться громче и в более высоком регистре. Держалась очень прямо, слегка расставив ноги, ступни по-балетному широко развернуты. Я говорила: «Мюрно, вот фигня, чао, рехнуться можно, да уверяю тебя, бедняжка я, люблю, не люблю, знаешь что, навалом». Я качала головой в знак сомнения, потупив глаза.