– И сколько она его искала? – шёпотом спросила портниха.
– Три лета и три зимы, – после долгого молчания ответила цесаревна. – Она сносила три пары железных башмаков, стёрла три чугунных посоха, изгрызла три краюхи железного хлеба и в далёкой белой стране нашла своего белого медведя, надела на него ошейник, сплетённый из собственных волос, и он вновь стал её любимым королём.
– А потом?
– А потом они вернулись домой и жили долго и счастливо, – сквозь слёзы закончила Сольгерд.
***
К свадьбе подготовились быстро: из-за недавней кончины цесаря обряд ожидался очень скромный, без традиционного пира. Рейслав и Сольгерд должны были произнести слова ритуальных клятв перед жрецом в священном каменном кругу на вершине холма, а на первую брачную ночь отправиться Дом Душ. Его забор, испещрённый тайными руническими письменами, украсят белыми цветами и кружевными листьями папоротника, перевязанными алыми лентами. Перед порогом разольют вино и рассыплют несколько горстей зёрен, через которые жених должен будет перенести невесту на руках. С калитки позади дома – двери между мирами – снимут заговоренный замок и оставят приоткрытой, если вдруг душа кого-нибудь из рода захочет вернуться в мир в теле младенца.
Утром муж и жена вновь предстанут перед жрецом, опустятся на колени и положат голову на сомкнутые в замок пальцы, а он завершит ритуал, нанеся каждому сзади у основания шеи татуировку, священный символ брака. Тогда их души неразрывно сплетутся в одну – до смерти одного из них.
Наступило утро церемонии. Солнце изредка подмигивало сквозь рваные края фиолетово-серых туч, которые немилосердно трепал порывистый ветер, и быстро пряталось обратно, будто старалось не смотреть на происходящее внизу. Было тепло, душно и влажно – всё обещало грозу.
Сольгерд, бледную, сосредоточенную и отстранённую, искупали в ароматной ванне и облачили в два платья. Нижнее, «ночное», сшитое для неё из тончайшего кружева, с длинными узкими рукавами, плотно обхватывало её шею, грудь и талию, а от бёдер ниспадало широкой невесомой юбкой до самого пола. Верхнее – материнское свадебное, белоснежное, с широкими струящимися рукавами, длинным шлейфом и глубоким декольте. Распущенные волосы убрали от лица, украсив бледный лоб тонким венком из мелких белых цветов.
Пели песни, все сплошь грустные, печальней погребальных. «Всё верно, – думалось Сольгерд, не понимавшей раньше тоскливость обряда подготовки невесты, – погребальные песни веселее, ведь душу за порогом этого мира ждёт весёлый пир, это все знают. А вот что ждёт девушку за порогом отчего дома – не знает никто».