предлагают сосредоточить внимание не столь на декларируемом содержании мысли английского философа, сколь на способе ее выражения, который зачастую оказывается в неоднозначном отношении с теоретическим тезисом. Делая в теории ставку на буквализм и тем самым отрицая ценность фигуративной речи, Локк сам на практике охотно и эффективно прибегает к метафоре (мы это только что видели на примере лага и линя). В итоге возникает если не противоречие, то напряжение между содержанием философской доктрины и формой ее изложения, тоже по-своему содержательной. «Доктринальный» и «риторический» подходы к учению Локка об опыте в итоге оказываются взаимодополнительны, констатирует современная исследовательница: «Это доктрина, которая выражает себя не иначе как посредством повествования или, говоря точнее, повествования, которое притворяется изложением доктрины»
[290].
Два великих скептика, задавших основные параметры современной мысли, отчасти не соглашаясь друг с другом, двигались все же «параллельными курсами». Оба склонны увязывать возможность — или по крайней мере небезнадежность — смыслового поиска с расположенностью людей к сотрудничеству, а также с разносторонней чуткостью к языку. В языке ценима способность фиксировать непосредственно данное, но также способность заглядывать за его границу — в область, где плодятся в изобилии химеры, но где может обитать и упорно искомая истина.
Двойственное понимание языка как медиума художественного общения присуще и Мелвиллу. Оно же предполагается им в читателе.
Читать невидимое
Одна из очевидных странностей «Моби Дика» состоит в том, что завязывается роман как приключенческий, с возможной мистической подоплекой, но… начиная с XXVIII главы энергия «закрученного» было сюжета иссякает и рассказ превращается в замедленное, никуда нас не продвигающее рассматривание кита и деталей корабельного быта — в целом и подробно, снаружи и изнутри, с разной степенью приближения, в разных тональностях. Подробности множатся и ветвятся с видимой бесконтрольностью, в отсутствие явного смыслового вектора, и вот перед нами роман уже скорее производственный, преданный описанию «трудовых будней», — так почти до самого конца, до трех финальных глав, стремительных и драматичных. Видеть ли в таком авторском решении просчет? или, напротив, расчет? На все эти вопросы ответы не очевидны: например, Хемингуэй считал, что у Мелвилла лучшее — рассказ «о настоящих вещах, к примеру, о китах», и обрамление из метафизики и романтической риторики ему только мешает. Но верно и то, что для многих читателей именно описательные главы оказываются испытанием почти невыносимым… если не «научиться» их читать.