Поэт сталкивается с парадоксальной необходимостью объяснить зрителям-читателям их глубочайшую нужду, о которой сами они не знают, именно потому что естественная чувствительность заглушена городской суетой и «унизительной жаждой грубой стимуляции»[161]. Как им поверить в то, что источником поэтических опытов может быть самая обыкновенная жизнь и самая обычная речь, если поэзия в их представлении — классические образцы, далекие, как звезды, а способность к усилию творческого производства смысла подавлена привычкой к чтению копеечной прессы и сенсационных романов? Это соблазнительное чтиво, кстати, до странности напоминает ярмарочный телескоп: то и другое — искусственная машинерия, к которой обращаются «массы» в тщетной надежде обогатить жизнь впечатлениями. Но что мешает толпе бессмысленно глазеющих обратиться в чуткую, восприимчивую, достойную аудиторию, если обратиться к ней на страстном, «дерзком и образном»[162] языке нового искусства? В рефокусировке поэтического слова на ближайшем к человеку слое опыта Вордсворт видит по-своему революционную задачу и ей посвящает свои теоретические предисловия, которыми снабжает все (пере)издания «Баллад», начиная с самого первого.
Надо сказать, что усилия поэта выступить в роли «теоретика» воспринимались современниками скептически — в частности, вызывали подозрение в навязывании читателю некоей «системы»[163]. С чего бы, в самом деле, «деревенским» стихотворениям предпосылать обширные толкования, из которых следует, что читать их с удовольствием можно не иначе, как переосмыслив всю современную жизнь, отдав себе «полный отчет о нынешнем состоянии общественного вкуса в Англии, определив степень его здоровья или упадка…выяснив предварительно, каким образом язык и человеческое сознание взаимодействуют друг с другом и… проследив те революции, что происходят не только в литературе, но в обществе в целом»[164]. И зачем, с другой стороны, так подробно растолковывать читателю тот эффект, который стихи должны на него оказать? — Разве со стороны поэта это не все равно, что расписаться в творческой неудаче, то есть в неспособности соответствующий эффект произвести?
Вордсворт тем не менее считал «теорию» уместной и необходимой. Требование, предъявляемое им к читателю, было одновременно простым и сложным: cнизить порог «возбудимости» (excitability) настолько, чтобы волнующее ощущение присутствия смысла стало неотлучно от заурядного, проходного, обычно и не замечаемого акта восприятия. Сделать его заметным можно, встав в бережно-настороженное, пытливое и вместе свободное отношение к любому повседневному опыту, для начала — к опыту восприятия текста. Потенциальному адресату автор «Лирических баллад» ставит одно, но важное условие: «Моя просьба к читателю состоит в том, чтобы, вынося суждение об этих стихах, он опирался исключительно на собственное непосредственное чувство, а не на рассуждения, предпринятые, скорее всего, на основе чужих суждений. Как часто мы слышим: „Сам я не возражал бы против такого-то стиля или способа выражения, но таким-то и таким-то классам людей они покажутся низкими или смешными“. Подобного рода критика, разрушительная для суждения здравого и непредвзятого, распространена повсеместно; потому и я обращаюсь к читателю с просьбой: быть независимо приверженным собственному чувству, и в случаях, когда оно испытывает живое воздействие, не позволять вышеупомянутым домыслам нарушать переживаемое вами удовольствие»