«Ибо если их падение - примирение мира, то что же тогда есть их принятие, если не жизнь из смерти?» «Отвержение» церкви заключается в том, что предпринятая в церкви последняя, высшая попытка человека, попытка слышать и произносить слово Божье, осуждена и невозможна как титаническая попытка: именно она отягощает человека так, как не может его отяготить никакая иная попытка. Доказательство: церковь распяла Христа. Она ищет Бога и отвергает Его, встречаясь с Ним, ибо она не желает постигнуть Его. В познании этой катастрофы совершается «примирение мира» с Богом. Там, где в церкви старый человек на вершине своих возможностей становится грешником в Боге и должен умереть в Боге, там рождается новый человек, который имеет «мир с Богом» (5:1). «Как враги мы примирились с Богом через кровь Сына Его» (5:9). Где иначе можно увидеть это «как враги» и это «примирились», если не в разрушении церкви? Где сам Павел вступил на порог нового мира, если не в проходящем через его временную жизнь, подобно продольному разрезу, окончании фарисейства? Именно разрушающаяся церковь, именно уничтожающее себя фарисейство имеют в этом особо подчеркнутом свойстве последнее оправдание своего бытия. В этом иудее очень заинтересован язычник, в этой церкви очень заинтересован мир. Человечеству указано на то, что снова и снова существует место, где делаются окончательные выводы в отношении данной ему возможности, чтобы в ее открывшейся невозможности дать возможность проявиться выводу возможности Бога. Теперь мы знаем, что «отвержение» не есть последнее слово ни для всей человеческой жизненной попытки, ни для попытки, предпринятой в церкви. Подобным образом слова «примирение» и «мир с Богом» в их абсолютной не-слыханности еще не есть последние слова. По ту сторону «отвержения» ожидает «принятие», принятие человеческой невозможности в возможность Бога, единство истока и данности, облечение тленного в нетление, превращение времени в вечность, новое небо и новая земля. Все это ожидает и церковную невозможность. Если именно в церкви, и нигде иначе, становится так отчетливо, что такое «отвержение», то и «принятие» этого человека в этом мире в единство с Богом нигде не может стать таким отчетливым, как в церкви: если человек действительно и реально слышит Слово Божье и возвещает его, если Евангелие (но действительно Евангелие, а не то или иное христианство!) проповедуется во всем мире, если программа церкви осуществляется как программа Божья, тогда (но почему мы говорим «тогда»?, ведь тогда нет времени и существует полнота времени!) - нам лучше сказать там, чтобы перечеркнуть временное неправильное понимание эсхатологической возможности, о которой здесь идет речь, там, где воплощенная в церкви человеческая возможность совпадает с тем, что она означает и имеет в виду, совпадает с возможностью самого Бога, только Бога, там присутствует то, что больше, чем примирение, больше, чем мир с Богом, там «жизнь из смерти». Другими словами: не отвержение, но принятие церкви, осуществление церкви Иакова идентично наступлению дня Иисуса Христа, идентично явлению славы Божьей, которой мы ныне хвалимся в надежде (5:2) - но только в надежде, идентично искупленному в Боге миру. Таким образом, там, где есть надежда, существует - и именно это необходимо сказать «вам, язычникам», вам, внешним слушателям, поскольку вы настолько оправданы в этом качестве - надежда и для церкви, именно для церкви, вся надежда есть надежда для церкви, ибо в надежде для церкви заключена вся надежда. Если где-то должен произойти перелом к выздоровлению, то именно в той точке, где прорывается наружу болезнь мира. Чего мы ожидаем? Мы ожидаем того, чтобы экзистенциально слушать Слово Божье, экзистенциально возвещать его. Если какое-то событие заслуживает общечеловеческого внимания (и действительно, несмотря ни на что, снова и снова требует его!), тогда оно есть то, что разыгрывается внутри стен, где Слово Божье пытаются вновь слушать и возвещать, и вновь эта попытка напрасна.