, вероятно, потому, что ее непосредственное влияние на социологию – за исключением Алексиса де Токвиля, кстати, открытого социологами с большим опозданием, – было относительно слабым. И все-таки она заслуживает внимания как свидетельство растущей жизнеспособности проблематики, на которой в будущем должны были сконцентрироваться создатели социологии – нередко не сознающие, что ею занимался и продолжает заниматься кто-то еще. Вообще, можно сказать, что социологи обычно сильно переоценивали собственное новаторство. Конечно, к теории общества вело много путей. И сегодня социология не может претендовать на монополию в области создания общественной науки, но это уже другая история. Пока что мы занимаемся той далекой эпохой, когда социология еще не существовала или только зарождалась, но потребность в науке об обществе ощущалась всеми.
Эта потребность нашла, в частности, свое выражение в историографии, в которой уже в XVIII веке присутствовала убежденность в том, что история не должна ограничиваться только хроникой произошедших событий, но может и должна быть источником знаний о человеческой природе, как этого хотел, например, Юм, или о пути человечества от некоего первобытного состояния к сегодняшнему гражданскому обществу, как хотел того Фергюсон и многие другие авторы. Вопреки распространяемому романтиками мнению век Просвещения отнюдь не был «веком без истории».
Тем не менее исторические интересы того столетия имели совершенно иную сферу и характер, чем интересы следующего столетия, которое не без основания назвали «веком истории» в отличие от предшествующего ему «века философии». Поводом был как всеобщий интерес к истории, так и то, что она начинает проникать во все сферы культуры – от философии и художественной литературы до естественных наук. Более того, история теперь уже не должна была служить тем или иным философским или моральным целям, она становилась интересной именно как история, рассказывающая об изменчивости и разнообразии человеческих обществ – как и всего сущего.
Этому повороту к истории наверняка способствовало то, что первые мыслители «века истории» сами были свидетелями и участниками великих исторических событий. Они старались понять эти события и разгадать их смысл. Важнейшим из них была, естественно, Великая французская революция, которая надолго осталась одной из главных тем науки и исторической публицистики. Никто, пожалуй, не сомневался в том, что она принесла совершенно новый опыт, заставляя по-новому взглянуть на историю. «Среди нас, – писал, например, Огюстен Тьерри, – нет никого, кто о восстаниях и завоеваниях, распаде империй, упадке и реставрации династий, демократических революциях и наступающих после них реакциях не знал бы больше, чем Велли и Мабли, а даже и сам Вольтер»