Допрашивали Богданова известные чекисты Яков Агранов[61] и Александр Славатинский[62]. Их главный аргумент в обвинении Богданова сводился к тому, что некоторые документы «Рабочей правды» были составлены из фрагментов его работ. В архивах сохранились письменные ответы Богданова на обвинения. Это — объемные и пространные документы, полуманифесты, полуаналитические записки. Он все отрицал. Назвав тексты «Рабочей правды» «произведениями людей молодых и незрелых», Богданов спрашивал чекистов: неужто он бы мог так плохо написать? «Какой самовлюбленный идиот стал бы цитировать себя самого так много и в таких обычных своих терминах, как они цитируют меня?» — возмущался он (тут, впрочем, Богданов ошибался — такие люди еще найдутся). «Идеи не мои, моя только терминология», — заявлял Богданов. Даже псевдоним автора одной из статей «Леонид» взят, по его мнению, потому, что так звали главного героя в «Красной звезде».
Но почему же члены «Рабочей правды» обратились именно к его работам? Он дает весьма любопытное объяснение. Во-первых, причина в той травле, которую вели против него последние три года. Поэтому его работы и начали читать «элементы брожения, недовольные ходом вещей» среди молодежи. А во-вторых… Во-вторых, эта самая недовольная молодежь решила им «пожертвовать» — его же все равно травят и добьют, так сделаем «для нашего дела такого мученика, хочет он или не хочет».
«Одинокий работник науки… — писал Богданов, — оказался между молотом и наковальней: одни давно стремятся добить его как ненавистного мыслителя, другие — не прочь подставить его под удары, потому что им это далеко не вредно… Но будет великой несправедливостью, которую заклеймит суд истории, если оба эти плана удадутся».
«Я вышел из тюрьмы больным»
Допросы вскоре прекратились, но Богданова продолжали держать в тюрьме. 27 сентября он написал заявление на имя председателя ГПУ Дзержинского, потребовав встречи с ним («с просьбой допросить меня лично [здесь и ниже выделено автором. — Е. М.]» — писал Богданов). В нем он привел еще один аргумент, который, как ему казалось, мог свидетельствовать в его пользу. Идеи пролетарской культуры, «всеобщей организационной науки» и «физиологического коллективизма», писал Богданов, «для меня они — все». «И этим рисковать, этим жертвовать ради какого-то маленького подполья?» — спрашивал он.
Дзержинский вызвал его в тот же день. Он был хорошим психологом. После часового разговора он понял, что Богданов действительно не имеет отношения к тому, в чем его обвиняют. Он пообещал освободить Богданова «в пределах одной недели», разрешил ему свидания и позволил сказать жене о его скором освобождении. «Его искренность во мне не возбуждала и не возбуждает никаких сомнений», — отмечал Богданов в дневнике.