Собственно, о Москве «позднекаменевского» периода написаны романы и повести Булгакова, Ильфа и Петрова, раннего Катаева да и многие другие.
Москва при Каменеве могла считаться неким «оазисом либерализма». Условно, конечно. Но если, например, сравнивать ее с Петроградом — Ленинградом, где властвовал Григорий Зиновьев[88], то уж точно. Во время Гражданской войны Зиновьев «прославился» как один из организаторов систематического «красного террора» против «бывших», в число которых попали не только действительно бывшие царские сановники, полицейские, жандармы и пр., но и многие представители интеллигенции.
В Москве в этом смысле порядки были чуть-чуть мягче, хотя сам Каменев (особенно после покушения на Ленина 30 августа 1918 года) против «красного террора» никогда не выступал, и расстрелов «бывших» тоже хватало. Скажем, в мае 1919 года, заслушав отчет о работе Московского революционного трибунала, Президиум Моссовета одобрил его деятельность и в своей резолюции особо подчеркнул, что трибунал «должен быть беспощаден в борьбе с врагами советской власти и вместе с тем внимательно относиться к проступкам трудовых элементов, всячески ограждая их интересы».
Но по частностям отличия все же были. Каменев и Горький сумели настоять, чтобы в Москве отменили осадное положение со всеми вытекающими из него последствиями, в том числе внесудебными смертными приговорами. Весной и летом 1919 года, когда советские власти вовсю боролись с «мешочниками и спекулянтами», Моссовет разрешил в ограниченных масштабах частную торговлю. Разрешалось привозить в столицу из расположенных вблизи нее деревень различные продукты и продавать их на рынках. Разрешалась также торговля одеждой и обувью.
В Моссовет в 1919–1920 году избирались не только большевики, но и представители других партий. Даже такие «одиозные» для «красной власти» личности, как меньшевики Юлий Мартов и Федор Дан. В 1920 году Мартова выслали из РСФСР, а в 1921 году арестовали Дана. Потом, после года пребывания в тюрьме, его тоже вышлют за границу.
Советский художник Леонид Хорошкевич, которому в 1919 году было 17 лет, вспоминал о тогдашней Москве: «Чувство голода мучило и казалось унижающим. По утрам полулитровая кружка кофе на сахарине и без молока и лепешки из кофейной гущи уделялись мне на завтрак…
Грузовики, наполненные доверху голыми трупами умерших от тифа. Их провозили по Москве, слегка прикрыв рогожами. На Семеновском кладбище их сбрасывали в общие ямы, а мы, в нескольких метрах от них, тогда еще школьники, набивали мешки капустой — продовольственная база и мы находились рядом.