Красные (Матонин) - страница 362

Или более знаменитая:

Ходили слухи, что Николаев застрелил Кирова из личных мотивов — якобы он ревновал его к своей жене Мильде Драуле. Однако согласно дневнику самого Николаева, который был рассекречен лишь в 2009 году, он решил отомстить Кирову за свое увольнение из Института истории партии, после которого он стал безработным. В дневнике, который он завещал своим детям, Николаев сравнивал себя с народовольцами, убившими Александра II.

Кирову были устроены помпезные похороны. Огромные очереди стояли в Дом союзов, где выставили гроб с его телом. «Вечером, — записал в дневнике 5 декабря 1934 года Корней Чуковский, — позвонил к Каменевым, и они пригласили меня к себе поужинать. У них я застал Зиновьева, который — как это ни странно — пишет статью… о Пушкине («Пушк[ин] и декабристы»). Изумительна версатильность[98] этих старых партийцев. Я помню то время, когда Зин[овьев] не удостаивал меня даже кивка головы, когда он был недосягаемым мифом (у нас в Ленинграде), когда он был жирен, одутловат и физически противен. Теперь это сухопарый старик, очень бодрый, веселый, беспрестанно смеющийся очень искренним заливчатым смехом…» «Старикам» Каменеву и Зиновьеву тогда было всего-то по 51 году. Молодежь еще по нашим-то временам.

Вторая жена Каменева Татьяна Глебова угостила Чуковского пирожками. А затем они пошли к Колонному залу, попрощаться с Кировым. Туда действительно стояла огромная очередь — «тысяч сорок», — но охранявшие подступы к Дому союзов красноармейцы узнали Каменева и пропустили его. Потом был еще один кордон, там его уже не узнали, но жена Каменева сказала, кто перед ними. Их провели в зал без очереди. «Что это, Лева, у тебя за скромность такая, сказал бы сам, что ты Каменев», — записал Чуковский разговор между Каменевым и его женой. «У меня не скромность, а гордость, потому что а вдруг он мне скажет: никакого Каменева я знать не знаю». Они быстро прошли мимо гроба, но Каменев хотел постоять еще в почетном карауле. Разыскали коменданта, тот разрешил.

«Наконец, — писал Чуковский, — явился комендант и ввел нас в круглую «артистическую» за эстрадой. Там полно чекистов и рабочих, очень печальных, с траурными лицами… и каждые 2 минуты из их числа к гробу отряжаются 8 человек почетного] караула. Каменев записал и меня. Очень приветливый, улыбающийся, чудесно сложенный чекист, страшно утомленный, раздал нам траурные нарукавники — и мы двинулись в залу. Я стоял слева у ног и отлично видел лицо Кирова. Оно не изменилось, но было ужасающе зелено. Как будто его покрасили в зеленую краску. И т[ак] к[ак] оно не изменилось, оно было еще страшнее…»