Здесь, в Севастополе, внутренний слух его и звучание наружного мира как бы уравновесились, здесь впрямь грозное море шумело, земля лопалась под ногами, перемещались, оглашая громким своим говором все вокруг, людские толпы, и люди здесь, те, чье зрение не померкло от безразличия, смотрели на звезды, когда бомбы рвались под ногами и пули высекали из камней острые брызги.
У Пирогова не было в Севастополе свободных минут, чтобы писать письма, но он писал их, потому что не безделицами, а важным делам почитал эти послания к жене, которые современники и потомки окрестили "Севастопольскими письмами".
Он только прибыл в Севастополь, только первую записочку сочиняет "милой Саше", но уже спешит уведомить "душку", чтобы "отчеты" его она давала другим для прочтения. И в следующем письме опять: "Пишу, милая Саша, не для одной тебя, а и для других добрых людей…" И эдак все время: "Не пили меня, что я пишу для других".
Нет, не для "душки" и "несравненного ангела" Александры Лптоновны исписывал Пирогов десятки листов бумаги к душном от скопления людских тел, запаха пота, крови, оплывающего стеарина свечей, сотрясаемом канонадой здании перевязочного пункта, в дырявой палатке у изготовленного из доски и бочонка стола, в хибарке с закопченными окнами, где остался на ночлег, — в углу на ссыпанном горкой овсе лицом вниз, широко раскинув ноги, спит сопровождающий Пирогова фельдшер.
Вся Россия читала ходившие по рукам пироговские письма и в них правду о Севастополе: о героизме матросов и солдат, о стойкости батарей и бастионов, о Павле Степановиче Нахимове и дорогих сердцу великого хирурга сестрах милосердия, о подвиге и самоотвержении на каждом шагу — и вместе о гибельном безразличии, воровстве, вранье, холуйстве, об этом бревне под ноги всякому благому делу, о том, наконец, что вопреки ядрам и пулям, вопреки себялюбию и неверию, вопреки недостатку во всем, вопреки пустой "форме", рвущейся господствовать, силой великого духа, того, что казаться не умеет, умеет только быть, стоит Севастополь.
Это в "Севастопольских письмах" произнесено Пироговым:
"Тому, у кого не остыло еще сердце для высокого и святого, нельзя смотреть на все, что делается вокруг нас, односторонним эгоистическим взглядом…"
Это в "Севастопольских письмах":
"Мы живем на земле не для себя только; вспомни, что перед нами разыгрывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем".
Это из "Севастопольских писем", наконец:
"Я люблю Россию, люблю честь родины, а не чины; это врожденное, его из сердца не вырвешь и не переделаешь…"