И по мере продвижения по служебной лестнице я каждый раз убеждался, что так оно и было: на более высоком посту непременно оказывался идиот”. Тогда, чтобы справиться с этой бесконечно возникающей проблемой, Робби сказал себе, что над ним не должно быть никакого начальства и что даже ННФ ему не указ. Пускай предоставляет ему средства, но не лезет в его дела. Не должно быть никакой бюрократии, и ученые не должны ни перед кем, в том числе и перед Национальным научным фондом, отчитываться за принятые ими решения.
– Если власти захотят управлять мной, они для начала должны убедить меня, что их есть за что уважать. Если во власти бюрократы, то я их не уважаю, а если я их не уважаю, то и сотрудничать с ними не буду. Я никогда не сотрудничал с властями, и это доставляло мне множество неприятностей. Но одновременно я добивался внутреннего комфорта, а это именно то, что я ценю в жизни больше всего.
Робби объясняет: “Все, кто жил при фашистах, должны ненавидеть власти”.
Он с любовью описывает своего отца – саркастичного и прямодушного ученого, египтолога, ярого противника нацизма. А вот его мать была далека от политики. Получив в наследство фабрику своего отца, она занималась бизнесом. Тут Робби меняет тему:
– Кстати, я всегда судил о женщинах предвзято, всегда занимал их сторону, и это происходило из-за ощущения, что они не получили равные права с мужчинами, а не из-за того, что я этакий благородный рыцарь или, скажем, просто хороший человек. Моя мать управляла крупным промышленным предприятием только потому, что была единственной дочерью своего отца. И я восхищался моей мамой. Она была самой красивой женщиной на свете. Она была самой талантливой женщиной на свете. Она брала меня с собой на фабрику, вот так я это и понял. У меня было много преподавателей-женщин, которые мне очень нравились, так что да, я предвзято отношусь к “умным” женщинам.
– Недурное предубеждение, – хвалю его я.
Хранители архива Калтеха уже получили ключи от его кабинета и теперь собирали официальные рабочие документы. Посреди офиса стояли огромные баки, куда отправлялись бумаги – их ожидала то ли утилизация, то ли транспортировка, точно не знаю. Свидетельства существования Робби будут теперь лежать на архивных полках. Робби един во многих лицах: отец, маститый ученый, авторитетный руководитель научного коллектива. Угрюмый и устрашающий. Неистовый, но ранимый. Не признающий авторитаризма и ценящий преданность. Майским днем 1945 года он начал переписывать историю своей жизни, но эта история по-прежнему управляет им.