Опер вдруг саркастически рассмеялся и неожиданно поразился странному сходству своего смеха с хохотом старого бомжа на железнодорожном вокзале.
В отделе было все по-прежнему. И даже людей у входа и в коридорах, кажется, не уменьшилось и не увеличилось.
- Что нового? - на всякий случай спросил Артем у дежурного.
- Все старое, - ответил тот. - Пропали все животные, дети и несколько взрослых. С утра отправили двоих на велосипедах в ближайший поселок узнать, что там, но они так и не вернулись. Короче, полный мрак. Как тут не поверишь во всякую чертовщину?
- Состояние у меня какое-то странное, - сказал участковый Васин, сидевший на стуле у окна и заполнявший какие-то бумаги, разложенные на подоконнике.
- Это у тебя нервное переутомление, - объяснил дежурный. - Я себя тоже странно чувствую.
- Скорее всего, это давление, - вмешался помдеж. Надо проверить пульс. Дай.
Помдеж взял участкового за руку, глянул на часы и, вспомнив, что они стоят, попросил Егорова:
- Давай, чтобы не путаться, ты будешь про себя считать секунды, а я - удары пульса.
Артем ничего не считал, безразлично глядя, как помдеж тщательно ощупывает руку участкового.
- Ну что? - спросил тот нетерпеливо. - Что?
- А черт его знает, где у тебя пульс! - почему-то разозлился помдеж и зачем-то пошел к неработающему пульту.
Васин сам было принялся за поиски, но, быстро утратив интерес к этому занятию, махнул рукой.
К вечеру, о котором можно было судить по заметно потемневшему небу, все в отделе устали от напряженной и при этом какой-то безрезультатной, бессмысленной работы. Все стали испытывать чувство опустошения и одолевающее безразличие ко всему. Многие незаметно расходились.
Егоров вышел на улицу. Небо уже стало похожим на вынутую из печи и быстро остывающую золу. Городские кварталы на его фоне выглядели беспорядочным нагромождением черных ящиков. Артема больше не волновало утерянное оружие. Нет, он, конечно, еще надеялся, что ему придется понести наказание за свою оплошность, но лишь в том случае, если, наконец, прекратится начавшееся утром светопреставление. Иначе до его утерянного пистолета никому дела не будет.
- Куда? - спросил себя опер, стоя на крыльце. - Домой? Ни за что!
И он побрел к уютному кабачку, в который ему раньше приходилось заглядывать по уголовным делам. Хотелось как-то развеяться и провести вечер в шумном месте.
Нарушив тишину совсем опустевших улиц, до слуха Егорова долетели едва слышные завораживающие тягучие звуки. Они все усиливались и наконец впереди на багровом фоне четко обрисовался силуэт человека, сидящего на крыше торгового киоска. Свесив ноги и покачиваясь в такт музыке, он играл на саксофоне. Поравнявшись с музыкантом, опер остановился. Худощавый саксофонист, лет тридцати пяти на вид, в надвинутой на глаза кепке, играл самозабвенно, ни на кого не обращая внимания и ничего не видя вокруг. Огненные блики играли на зеркальной поверхности инструмента, преломляясь в его изгибах. И было в этом что-то притягивающее, навевающее щемящую тоску, и одновременно нелепое и абсурдное.