– Вы помните у Пушкина «Метель»? – обратился он ко мне. – Очень мило!.. Манера письма прекрасная; так ясно, твердо.
Прощаясь, говорил:
– Ах, Мопассан! Прелесть, прелесть! Вы непременно прочтите «Семью». Это напоминает настоящее художественное творчество и манит к себе. Главное, он ничего не преувеличивает, не доказывает: прямо переносит в их душу.
Опять и сегодня был очень оживлен.
2 октября
Кроме Гольденвейзера, приехали Татьяна Львовна, П.И.Бирюков и Сергей Львович.
За завтраком говорили о предстоящем Бирюкову суде за хранение сочинений Толстого. Бирюков приглашал для своей защиты адвоката, так как не считал себя в силах разобраться во всех формальностях процесса[45].
Л.Н. говорил по этому поводу:
– Я не знаю даже, как можно об этом серьезно говорить. Все равно, как я не стану серьезно говорить о том, что дети поссорились и подрались между собой или пьяные и один пьяный дал другому по морде. О каких тут статьях закона может быть речь? Просто, без всяких статей, один дал другому в морду, сделал гадость – и только. И лучше совсем не мешаться в эту пьяную компанию.
– Да, – возразил Гольденвейзер, – но когда человеку грозит заключение на полтора года…
– Я понимаю, – ответил Л.Н. – Ну, тогда велеть одному пьяному разбираться с другими пьяными…
Читали вслух письмо некоего Жука. Письмо это Толстой отметил как написанное простым, малограмотным человеком и в то же время постигающим религиозные истины во всей их глубине. Бирюков прочел письмо, полученное им от заключенного в ярославской тюрьме Николая Платонова. О переводе этого Платонова в родной его город хлопотала Татьяна Львовна у губернатора Татищева, ответившего ей, что, по освидетельствованию врачей, Платонов оказался здоровым. В письме к Бирюкову, безыскусственном и бесхитростном, Платонов писал, что при кашле он отхаркивает «кровяные нити». Л.Н. письмо это крайне опечалило. Вспомнил он и недавнее письмо Молочникова с описанием тяжелого положения, в котором находятся заключенные Смирнов и Соловьев…
– Да, вот над чем бы работать, – говорил он минуту спустя. – Не ругать бы правительство! А то ведь это такой трюизм, такая скука. Все равно как спрашивать о здоровье или, как барыни говорят, о «людях». – Он помолчал. – Петр Первый показал жестокость, безумие, распутство власти. Он расширил рамки. Появилась Екатерина. Если можно головы рубить, то почему любовников не иметь?..
За обедом Л.Н. вспомнил письмо Гаврилова о бесполезности помощи босякам. Сказал, между прочим:
– Выйдешь к ним, не можешь удержаться от неприятного чувства, а когда вникнешь…