«Я родился в 1922 году, – говорит мне Фриц и после короткой запинки продолжает, – День Колумба, 12 октября[12]. Детство пришлось на разгар Великой депрессии». Его мать занималась торговлей тряпьем, сортируя старые тряпки (домашние и промышленные) на те, что можно постирать и использовать снова, и на те, что придется измельчать и пускать на производство бумаги. В первой половине XX века размах подобной торговли был настолько велик, что издавались профессиональные журналы; работа по разбору тряпья служила последним пристанищем для людей, не имевших возможности заниматься чем-то другим. Сегодня все это помнят только те, кто имел к ней отношение. «Два доллара в неделю, – вспоминает Леонард. – Пять, шесть центов в час».
В те дни переработка отходов не была чем-то особенным. Фактически только-только изобрели само слово recycling. Согласно Оксфордскому словарю английского языка, оно появилось в 1920-х годах, когда нефтяным компаниям понадобилось слово для описания нового процесса: они стали повторно пропускать сырую нефть через очистительную установку, чтобы уменьшить количество примесей. Это была переработка, но определенно не в том смысле, в котором слово recycling употребляется сегодня. Пройдет еще полвека, прежде чем слово, используемое для переработки нефти, станет применяться к гражданской позиции по сбору газет и банок для превращения их в новые товары.
То, что мы сейчас называем recycling, Леонард Фриц и его семья знали как grubbing[13]. «Рытьем» занимались, когда не могли делать ничего другого. Так случилось, что девятилетний Леонард, которому отчаянно требовалась новая одежда для школы, летом 1931 года отправился «рыться» на свалках на окраинах Детройта – не на «аристократических», а на свалках для бедноты.
«У подножия отвалов было что-то вроде деревни бродяг, – говорит он. – Лачуги из толя. Обогреватель из пятидесятигаллонной бочки[14] и все такое. Других детей там не было…» Сама свалка находилась в котловане, под уступом, где мусоровозы вываливали свой груз. Леонард поясняет: когда появлялись грузовики, то и бродяги, и он собирались ближе к уступу, готовые наброситься на все, пригодное к перепродаже. Бутылки шли по 3 цента за дюжину, но настоящей ценностью считалась бутылка Roman Cleanser, которая, как ясно помнит Леонард, стоила 5 центов. «За нее разразилась бы драка», – вздыхает Леонард. Бродяги, по его словам, появлялись на свалке с ручками от швабр. Крючок-крепление, на который крепится сама швабра, служил оружием, которым можно было цеплять других. «Бродяги плевать хотели на твой возраст и кто ты есть. Деньги доставались кровью».