— Простите подождите… она вернулась с комком полотенец от окон, — нестрашно, это старый… вытерла охряные волосы, оскаленные зубы и оголённую грудь воина. — Довольно страшный правда, в смысле видом.
— Если вы банту.
— Если я кто?
— Они воруют скот. Вы же вроде сказали что читали… Он сделал несколько шагов в сторону алькова, повернул назад в столовую, где и остался стоять, глядя на пустой угловой буфет, сжимая стакан.
— А. Да, просто, в смысле иногда я читаю невнимательно… и, поднявшись и глядя туда же, куда и он. — у нас на складе есть замечательный фарфор, старый кемпер в смысле не совсем фарфор замечательно здесь смотрелся бы но я не знаю когда она вернётся за вещами, в смысле Ирен? ваша жена? В смысле у неё такой замечательный вкус всё, везде так и видишь её руку.
— Хочу покрасить там веранду, сказал он резко, теперь выглядывая на облезающую на колоннах краску.
— Да ну мы ей никогда не пользуемся но. в смысле если хотите для нас покрасить то мы….
— Это не для вас миссис Бут, это для дома… Он поднял стакан ради последней капли. — Она хотела снести всю эту стену, сделать арку и застеклить веранду со всеми растениями, что-то вроде зимнего сада.
— Ой! какое, в смысле я тоже…
— Руки так и не дошли, сказал он перед тем, как отвернуться.
— Но они прекрасно поживают правда же, растения в смысле я стараюсь их поливать и…
— Вон тот, наверху? Поливал его ещё три месяца спустя после того как остался один когда наконец понял что он искусственный.
— Но она, три месяца? Но я думала её нет всего…
— Её нет два года миссис Бут.
Звонили ему, — вы звоните в, в Маракайбо да? телефон дрожал в её руке, она поставила его и вернулась в гостиную, к окнам алькова, так далеко, как только позволяли эти комнаты, так что не могла подслушать ничего кроме — слишком поздно… после чего он вернулся с замызганным манильским конвертом, натянул дождевик, сказал, что звонок оплачен абонентом, открыл дверь.
— Но вы не сказали где вас искать если что-нибудь…
Если понадобится опять прийти он постарается позвонить заранее, закрывая за собой дверь, простите за то, что потревожил, она медленно вернулась к алькову и встала там подальше от окна. Свет, которому туман придавал материальность, быстро угасал на тёмной дороге, где появился старый пёс, увязавшийся за ним, пока он переходил на размокший противоположный берег, уже теряющий очертания, как его листья теряли свои краски, и она следила за ними, словно они вдвоем уже много раз следовали по этому тёмному течению.
Сгребая вперемешку пепельницу, его стакан, комки полотенец и Юнта, Киссинджера, она включила лампы, нагнулась сдуть сигаретный пепел со стола, склонилась над мусором погрести врачей поглубже под хлебными обёртками, жухлым сельдереем, подгорелым тостом, потрёпанной адресной книгой, с которой стряхнула мокрые чаинки, прежде чем копнуть поглубже в поисках нескольких смятых конвертов, оплаченных безвкусными марками её страны, и стояла, листая страницы адресной книги, белая крышечка от бутылки «Дьюарса» закатилась в раковину, где она её и нашла, помешкала с бутылкой, прежде чем подставить её под кран и влить унцию, две и завернуть крышку, даже слегка встряхнуть, после чего сунуть обратно за сумку с луком.