— Вчера ночью ты мне сказала что его столкнули с поезда. Я спросил когда умер твой отец а ты рассказала о несчастном случае на поезде, что его столкнули. Может и это был сон.
— Нет но разве не странно? В смысле как всегда хочется пересказать свой сон до мельчайших подробностей? а людям и дела нет? Ему не хочется рассказывать свой, ответил он, и нет, у него не плохие, не запутанные, просто скучные, о его доме, большинство, о том, как провалилась веранда, или пропала целая сторона дома, что в гостиной кто-то, кого он никогда не видел, красит стены в оранжевый, его рука теперь соскальзывала ниже по изгибу её бедра, через гребень талии, или о случившемся двадцать лет назад, с чем уже ничего не поделаешь, что повлияло бы сейчас, рука прогуливалась дальше, где белизна уступала бархатистому красному, кончик пальца искал убежища во влаге — но ты никогда не думал? И снова она на том локте, в обороте к нему, так что его рука упала неподвижной на белизну простыни, — о световых годах?
— О чём?
— В смысле если бы у тебя был невероятно мощный телескоп? и потом если бы ты мог попасть достаточно далеко на какую-нибудь звезду, на звезду в глубинах космоса, и увидеть, как на Земле на самом деле происходит то, что происходило очень давно? Достаточно далеко, сказал он, можно увидеть историю, Азенкур, Омдурман, Креси… Насколько они далеко, спрашивала она, и что это такое, звёзды? созвездия? Битвы ответил он, но она говорила не о битвах, не хочется ей видеть битвы, — я говорила о себе… Ну в этом случае ответил он, найдёшь достаточно сильный телескоп и можно увидеть собственный затылок, можно — Я говорю не об этом. Ты надо мной смеёшься да.
— Конечно нет, с чего мне…
— Я говорю о том чтобы увидеть что происходило на самом деле когда…
— Ладно, тогда поставь на Альфе Центавра зеркало, сядешь за своим телескопом здесь и увидишь себя же четыре, четыре с половиной года назад об этом ты…
— Нет.
— Но я думал…
— Потому что это я видеть не хочу! Она отодвинулась, натянула простыню, уставившись в потолок. — Но тогда увидишь только внешнее да. Увидишь только гору увидишь как как жерло уходит вниз и увидишь огонь но внутрь не заглянешь, не увидишь снова те лица и, и не услышишь, за миллион миль не услышишь крики… Какие крики, пытался он — Нет, нет это слишком близко, надо подальше… и он уступил, глядя на простыню, сжатую у горла, и тело под ней, рекомендуя Сириус, организовать предприятие на Собачьей звезде, самой яркой, смотреть, что произошло восемь с половиной? девять лет назад? — Я уже рассказала что происходило… простыня твёрдо стиснулась, — рассказала прошлой ночью нет, двадцать, двадцать пять лет назад когда всё ещё, когда всё ещё было таким каким и должно быть?