— Тщедушный он какой-то, некрасивый, — говорит одна. — И ростом не вышел, совсем коротышка.
— А бородка-то, бородка, — смеется другая. — Жиденькая, две волосинки…
А третья говорит:
— А мне жаль его… Сердце у него одинокое…
Егор потом еще несколько раз видел эту третью в храме. Как-то после службы она провожала его до дому. Звали ее Аидой.
— У меня весной мама умерла, — рассказывала она. — А тут недавно во сне явилась. Говорит — замуж тебе надо…
— Да, да, — отвечает ей Егор. — Умершие все рядом с нами, так с нами и живут… Тут вот в чем дело… Если есть только этот мир, то все в нем бессмысленно: болезнь, страдания, смерть. Все получает смысл, если есть жизнь невидимая.
Аида слушала Егора, слушала, а потом, когда они уже возле дома были, и говорит:
— Хотите, я буду к вам приходить убираться, готовить?.. Я могу и жить с вами…
Егор слабо так улыбнулся:
— Мне нельзя с женщиной жить… У меня сердце слабое…
Аида сначала молчала, потом заплакала.
— Я все одна, одна… А мне тоже семьи хочется, мужа… Здесь же нет никого…
— Бог даст, все у тебя будет, — утешает ее Егор. — Вон ты какая красивая — глаз не оторвать. Ты только не ожесточайся. Это от демона. Демон ожесточает сердца наши…
Больше Аиду Егор в храме не видел. Он как в должность свою вошел, ему сразу и помощник сыскался — Мефодий Свиридович, хромой старик с военными орденами. Мефодий Свиридович следил за порядком, прибирался в храме, помогал во время службы. Денег за труды не брал, просил только поесть что-нибудь. Егор покупал ему из еды что мог — у самого денег-то негусто.
— Раньше-то я хорошо жил, — рассказывал Мефодий Свиридович. — Боевой ветеран, инвалид… Пенсию аккуратно носили, вовремя. А теперь все по-новому. Кругом все дельцы, коммерсанты… Только и дела, что торгуют… Я до вас, батюшка, на паперти здесь сидел, милостыню просил Христа ради…
Каждый почти день Егор ходил по домам, навещал тех, какие сами ходить не могут. Носил им молоко, хлеб, помогал по хозяйству. Чаще всех бывал он у бабы Прасковьи. Ее в поселке так и звали — Параскева-болящая, с постели она не вставала. Принесет ей Егор молока, а она всегда одно и то же:
— Заждалась я, отец Георгий… Не хочет, видно, Господь прибрать меня… Не милостив ко мне…
— Не говорите так, матушка, — увещевает ее Егор. — Это вас дьявол смущает…
— Не верю я ни в какого дьявола. Нет его… Верить в дьявола — это грех.
— А дьяволу только это и нужно, — говорит Егор. — Чтобы в него не верили. Нет его — и говорить не о чем… Нет уж, матушка… Если вы верите в Бога живого, надо верить и в другую личную силу — темную, противную Богу.