И сообщили, что поскольку
ответчик попытался нарушить установленные правила игры, то с завтрашнего дня его
ставят на счетчик, то есть за каждый день к общей сумме долга будет приплюсовываться определенный процент.
Это был явный произвол, свойственный беспринципным, придерживающимся воровского обычая людям, для которых издевательство над беззащитной жертвой является своеобразной формой самоутверждения; им ничего не стоит убить невиновного человека, даже если этот человек из кожи вон лезет, лишь бы вернуть долг чести… Все это Константин хотел сказать по телефону господину N. Хотел объяснить ситуацию с тем, чтобы сразу отдать половину, а остальное потом — вскоре, как только снова встанет на ноги… Однако секретарь сухо ответил, что всеми имущественными вопросами относительно счета господина N в неплатежеспособном банке занимается посредник, с представителями которого и надлежит связаться Константину.
Константину стало по-настоящему страшно. Ему было всего лишь двадцать девять лет. Этого было явно недостаточно для того, чтобы относительно спокойно умереть в конце долгой и насыщенной жизни. Константину смертельно хотелось жить, любой ценой, во что бы то ни стало. Поэтому он вспомнил о том, что жена застрахована на сто тысяч. Этого должно было хватить.
Встретился с курировавшими его бандитами и спросил, сколько они возьмут за убийство жены, но такое, чтобы это выглядело как несчастный случай. Но те уже начали играть с ним в кошки-мышки, им уже не так-то и нужны были его деньги, им хотелось от души поглумиться над лохом, поиздеваться вволю. Поэтому, отгоготавшись как следует, назвали цену в восемьдесят тысяч.
Константин сломя голову бросился искать киллера, что не столь уж и простое дело даже в таком криминализированном городе, как Москва. Но ему повезло: нашелся человек, согласившийся выполнить работу за десять тысяч.
Думал ли в это время Константин о жене как о человеке? О том, что она прожила на этом свете еще меньше, чем он? Что она родила ему сына? Что всегда была ласкова, деликатна, пыталась, как могла, приободрить его в трудную минуту, взять на себя часть его хлопот и волнений? Думал ли он о том, что жена ему родная?
Навряд ли, иначе не решился бы на такой шаг. И это вполне естественно, поскольку в нем, еще не сформировавшемся как личность, еще не осознавшем всю меру своей ответственности в этом мире, еще не ставшем мужчиной, изо всех первобытных сил сработал безотчетный инстинкт самосохранения, который полностью выключил в сознании Константина все социальные функции. Ужас смерти гнал его по коридору, заставляя истерично дергать запертые двери и крушить все, что преграждает путь к