— Ой! — испуганно вскрикнула Наталья. — Это ты, Макарыч? А я уж думала: опять какой-нибудь корреспондент озорует!
Она заглушила мотор, сняв с головы платок, вытерла им вспотевшее лицо. Платок сразу стал серым — от пыли.
— Как здоровье у Федора?
Наталья была грузная, с длинным резким лицом, и вдруг лицо это обмякло:
— Совсем плох. Ну, скажи, Макарыч, с какого лиха такая болезнь приключилась? Добро б пил… Другие литрами глушат, и никакая черемерь их не берет. А он…
— Ладно, успокойся, с тобой вон поговорить хотят.
Наталья, тяжело спрыгнув наземь, подошла к машине, поздоровалась.
— Значит, мужа заменила? — спросила Анна Максимовна. — Это хорошо. Это молодец! Ну и как — справляешься?
— Да помаленьку… Главное, чтоб техника не подвела.
— А муж как? — спросила Анна Максимовна.
Лицо у Натальи снова погрустнело.
— Хотел сегодня выехать, а сам зеленый, как трава. «Лежи, говорю, а не то…» — Она беззлобно ругнулась. — До чего ж мужик сейчас квелый пошел. Заставить бы их рожать, как баб, совсем бы окочурились. А то с работы приедут, газетку в руки… Оттого, знать, и болеют. Застой крови у них получается.
— Может, его на курорт отправить? — предложила Анна Максимовна. — Пусть съездит, подлечится. Ему, как ветерану войны…
— Нам тут не до курортов, — ответила Наталья. — В первый раз, что ли? Ничего, даст бог, оклемается…
Она стояла перед машиной, а сама нетерпеливо оглядывалась на комбайн. Наконец, не выдержала:
— Ну, все? А то ведь некогда мне с вами тут разговаривать. Хлеб не ждет.
Когда Наталья ушла, Анна Максимовна произнесла:
— А ведь я еще помню, как серпом жали. Я сама жала…
Она представила себя маленькой девочкой с черными косичками. Эти косички так мешали ей в работе, то и дело спадая с плеч. Жать было тяжело, но вместе с тем и радостно. Серп подхватывал целую охапку ржи, звучно подсекал ее, и наземь ложились ровные влажные рядки. Когда жнива набиралось на целый сноп, руки проворно связывали его и ставили в бабку. Уютными шалашиками вставали вокруг бабки. Под ними так хорошо было отдыхать, когда солнце поднималось высоко и начинало печь голову и спину. А еще приятней было, сидя под такой бабкой, уплетать круглый ржаной хлеб с топленым молоком, хлебая его прямо из горлачика. Молоко сначала не выливалось, затянутое сверху хрусткой подгоревшей коркой, и так сладко было прокалывать ее языком.
— О чем задумались? — спросил Иван Макарович, видя, как остановилась посреди поля Анна Максимовна. Остановилась и стоит неподвижно, лишь цветастую косынку рвет с головы ветер.
— Детство вспомнилось.