– Калион кишит обращёнными, – прошипел он. – Они прикидываются последователями Единого, но на самом деле замышляют убить всех, истинно верующих в Него. Поэтому наш долг и твой долг разоблачать тёмных даже в своей собственной семье.
– Ты зачем сюда явился? – требовательно вопросил я.
– За твоим признанием, чтобы иметь возможность сообщить трибуналу, что ты раскаялся.
– Ну, так ты выслушал моё признание. Я верю в Единого, но повинен в продаже нескольких недозволенных рисунков, о чём весьма сожалею. Пусть ко мне пришлют утешающего, и я поведаю ему о своих грехах, тех, о которых заявил. Других за мной нет, и признаваться мне больше не в чем. Больше вы от меня ничего не услышите, ибо вы добиваетесь, чтобы я начал лгать. Когда у меня появится возможность встретиться с адвокатом?
– Ты с ним беседуешь. Я и есть твой адвокат.
Позднее меня вывели из темницы и доставили в каземат, где находилась дыба и были разложены различные инструменты. Там меня дожидался палач и ловец, тот самый, которому я бесплатно печатал документы для ордена.
– Это он, – заявил ловец. – Этот человек утверждал, что владелец типографии якобы временно отбыл в империю. Но я никогда не видел, чтобы там распоряжался кто-нибудь, кроме него.
– Тебе известно, что сей злодей практиковал колдовство и поклонялся Тьме? – спросил пройдоху ловца мой адвокат.
– О да, да! – с готовностью солгал тот. – Я сам слышал, как он взывал к Тёмному!
– Слышал, и как ловец ничего не предпринял?!
Я обернулся к присутствующим, ожидая поддержки. Все молчали, однако по их лицам я понял: всё сказанное моим обвинителем будет принято на веру.
Вскоре после возвращения в темницу я окончательно перепутал день с ночью и потерял возможность следить за ходом времени, ибо мои регулярные кормёжки прекратились.
По мере того как накопленный за годы жирок покидал моё тело, нарастала тревога, связанная с ожиданием предстоящих пыток. Она не покидала меня ни на миг. Никто ещё и пальцем меня не тронул, но я всё время думал, как поведу себя, оказавшись в руках палача. Хватит ли мне выдержки, чтобы вести себя достойно, или я тут же начну вопить, как несчастное дитя, и признаваться во всём подряд, чего бы от меня ни потребовали?
Обдумывал я также и возможность обвинить в поклонении тёмному божеству эту суку Линию. Увы, мне это ничего не давало, ибо, как свидетель, не донёсший об увиденном ловцам, я всё равно оказывался виноватым.
Пребывание в холодной сырой темнице само по себе было пыткой. Вряд ли Линия, при всём её злобном воображении, могла бы придумать мне худшее место для ночлега. Теперь много я отдал бы за возможность провести ночь в тёплой постели в каморке над конюшней. Да что там, я отдал бы всё, что имел, за возможность поспать прямо в стойле…