Через час после этого, рассказав старику, как заправский политинформатор, о чём пишут перестроечные газеты, и что происходит в стране, конституционную реформу с введением поста президента, про торжества по случаю 1000-летия крещения Руси, про открытие коммерческого банка, многосоттысячные демонстрации в Эстонии за независимость, создание новой партии Демократический союз и драки в магазинах из-за сосисок, он прочёл затем Виванову промежду прочим своё новое декадентское стихотворение:
Настанет день — распустится цветок
Движением для глаза незаметным,
Как губы отомкнётся лепесток,
Ресницей задрожит в огне рассветном…
Настанет день — закончится весна;
Не будет сад цветущим раем белым,
А некогда атласная трава
Ладонь разрежет краем загрубелым…
Настанет день — вернётся пустота,
Придёт апофеозом совершенства;
Умолкнет звук, погаснут города,
Умрёт звезда в туманности блаженства…
Виванов в это время привычно глядел в шов между бетонных плит потолка из-под прикрытых белёсых ресниц, Глеб Порфирьевич дремал. Через окно в палату попадал мигающий в облаках солнечный свет. Денис уже занялся было математикой, и вдруг Виванов сказал тихо:
— Я видел начало этой страны, а теперь вижу её конец! Знаешь, я убил в своей жизни много людей, в основном детей, женщин, и теперь мне кажется, что я это сделал зря, кажется, это не имело смысла, раз большевики всё равно проиграли…
— О, Вы слышите меня! — произнёс Денис, — что-нибудь нужно?
Денис почему-то не удивится тому, что Виванов вдруг заговорил. Он приготовил толстую тетрадь в клетку и приготовился записывать, а записывать было что. Виванов рассказал о своей дореволюционной дворянской семье, об императорском Санкт-Петербургском университете, законченном им незадолго до революции, о том, как матросы-анархисты зверски убили в Кронштадте его семью 4 марта 1917 года, и как ему удалось чудом спастись, благодаря юнге Чуйкова, ставшему потом горем Сталинградской обороны и комендантом Берлина, и советским маршалом…
К нему вдруг вернулись его чёткие детские воспоминания, словно множество серьёзных взрослых книг библиотеки его памяти были кем-то выброшены за ненадобностью, а детские тетрадки со смешными каракулями и первыми корявыми буквами алфавита оказались целы в дальнем углу шкафа…
Ему вспомнился и он сам, милый, маленький мальчик в белой панаме, красивой шёлковой блузе c бордовым бантом на шее, в чёрных велюровых штанах на помочах и в крошечных лакированных ботинках с пряжками. Ему 10 августа 1897 года исполнилось пять лет. Это было время, года кавалерия армии Американских Штатов сразилась с племенами индейцев миконжу и хункапапа, а в «Северном вестнике» напечатали вещицу Антона Чехова «Хмурые люди». Прабабушка Виванова по материнской линии, когда-то крепостная крестьянка, играла роли в крепостном театре Шереметьевых, и получила вольность ещё до Наполеоновского нашествия 1812 года. Дед по материнской линии — купец из Нижнего Новгорода, то разоряющийся, то вновь богатеющий на торговле каспийской рыбой и икрой. Прадед Виванова по материнской линии в 1805 году, будучи купцом 1-й гильдии, владея торговыми судами для перевозки пшеницы, получил право наследственного дворянства. Покойный отец его — надворный советник, имел орден Святого Станислава за долгую и хлопотную царскую службу в Варшаве. Чем занимались и как накопили свои тысячи рублей для занятия торговлей далёкие их предки, не принято было говорить, но всё крутилось вокруг сокровищ Емельяна Пугачёва и золотых пластин из его ставки в Бердской слободе под Оренбургом, разграбленных его атаманами после поражения в битве у Солениковой ватаги…