. Медгерменевты во всей своей деятельности выбирали роль наблюдателя, рассматривающего все эти симптомы болезней, синдромы, мании и фобии, сотворившие патологическое ядро Системы. Они меняли свои роли, находясь одновременно в разных, нередко противоречивых, позициях: наблюдателя-инспектора-агента, пациента или психоаналитика. Оттуда они и продолжают развивать топос «комнаты», свойственный старшим концептуалистам, с той лишь разницей, что их пустые комнаты напоминают больничные палаты или медицинские кабинеты: психоаналитические, оккулистические, анестезиологические. При этом медгерменевты всегда располагали себя на краю любого пространства, оставляя позицию центра пустой. Они воспринимали как идеологию любую знаковую реальность, в том числе и свою собственную деятельность. Причиной возникновения таких эстетических взглядов можно считать изоляцию страны, оставшейся без художественного рынка, независимого экспозиционного пространства, журнальной критики. В результате они сконструировали собственную идеологию с ее особым метаязыком (терминофилией), эстетическими канонами, художественной иерархией, помимо этого создавая свои архивы, документирующие, исследующие, оценивающие различные художественные явления. В центре их исследований чаще всего находилось «достаточно приятное и достаточно безопасное поле современного искусства в Москве»
[715]. Такой художественный прием был не только терапией, но и защитой от этого изолированного и идеологизированного пространства.
Такой разрыв между собой и Другим, взгляд со стороны, раздвоение субъекта — все это вполне соответствует задействованной ими шизопоэтике и психоделике, а также шизоанализу как приему «бокового зрения». Шизофреничность их поэтики как бы продолжает шизодискурс старших концептуалистов, существование которых в подпольной жизни 1960-х[716] было «соткано из безумного, напряженного ощущения „их“ („они“ — это начальники, работодатели и управдом), которые воспринимались как иная, враждебная и опасная порода людей, живущих „наверху“, в официальном, „том“ мире; а под этим миром, тесно общаясь друг с другом, любя и уважая, живет, как „под полом жизни“, другое содружество, совсем особое племя людей»[717].
Андрей Ковалев замечает, что «сегодня шизофреническое раздвоение личности происходит потому, что на поверхности бытия проявилась функция советского нонконформизма как „пятой колонны“ мирового империализма. Вопрос этот носит предельно этический характер — советская власть, осуществлявшая репрессии по отношению к художникам и интеллектуалам, неизменно указывала на то, что эти предатели действуют „по указке ЦРУ“. В версии московского романтического концептуализма мотив двурушничества был проблематизирован в твердую и осмысленную метапозицию. Виктор Пивоваров, например, назвал книгу своих воспоминаний „Влюбленный агент“, а Илья Кабаков писал о том, что все, что делал он и его круг, „это были доносы на советскую жизнь со стороны неких наблюдателей“»