В доме Сизиковых, куда я вошёл, имея представления о гражданских и христианских нормах этики, с большой буквы писали принцип «Жить по совести». Он никого не выделял в категорию привилегированных, которым дозволяется всё. Но никто и не претендовал на повышенное внимание к своей особе. Связанные отношениями родства и дружбы, мы были в равной мере друг другу интересны. Я приносил из «За рубежом» «белый ТАСС» — информацию для служебного пользования, и пачку растаскивали по листочкам, чтобы коллективно обсудить прочитанное. Заглядывали на Огонёк Чеховы или Лапшовы, и общий разговор приобретал иное направление. Свояченицу навещала Ира Алексина, жену — Галка Ямпольская, и разговор опять становился общим. Тесть и тёща не оставляли нас наедине с друзьями, да и выйти-то им, собственно было некуда.
«Рижская». Квартирный вопрос. Получить квартиру в советское время было Чудом Света. Государственные квартиры редко доставались тем, кто нуждался в них острее всего. Предоставление квартиры нуждающимся подчинённым во многих учреждениях превращалось в акт королевской милости. Мы с женой были «очередниками» и, когда я твёрдо решил уйти из журнала, Краминов в обычной своей ворчливой манере сказал: «Зачем уходите? Разве не хотите улучшить материальное положение и жилищные условия у нас? Обещаю вам обозревателя и квартиру». Заявление моё он подписал, как бы про себя заметив: «Ну, что же, если они хотят получить незрелого работника… пожалуйста». Но когда после «отходной», я зашёл к нему окончательно попрощаться, он почему-то растрогался и подарил мне с автографом свою только что вышедшую книгу. Квартирный вопрос оставался нерешённым, и способы его решить, конечно, были. Приятель, чинивший мне машину, сказал: «Ты что с луны свалился? Надо на лапу дать. Есть у меня один кадр в исполкоме. Хочешь, сходим, посмотришь, как это делается». Лишних денег у нас с женой не было, но посмотреть, «как это делается», я захотел. В исполкоме мы без очереди вошли в кабинет, хозяйка которого, окольцованная дама лет сорока с немым вопросом уставилась на нас обоих. Приятель по-свойски сказал ей, представляя меня: «Рекомендую — журналист Евгений Васильевич, — „член профсоюза“!» Эпитет «член профсоюза» в данном случае означал: «согласен дать на лапу». Дама любезно записала мои данные, рекомендовала «заходить». Но «заходить» к ней мне было не с чем. Выручил нас Герка (Герман Михайлович) Плотников, друг Валюшки Семёнова по училищу, работавший инструктором в райкоме партии. Он не нарушил ради нас закон, не злоупотребил служебным положением. Просто помог правильно составить нужную бумагу и включил нас в нужный список, чтобы не загнали куда-нибудь на окраину. Так у нас появилась «Рижская» — двухкомнатная квартира на Большой Переяславской, рядом с Рижским вокзалом. Она и осталась для меня добрым знаком появления любимого сына, первым, но не единственным местом, где мы отпраздновали его первый день рождения, для чего в столе заказов рядом с Елисеевским магазином я приобрёл «набор» — два ящика джина «Бифитер» и два кило гречки. Первый ящик мы постепенно распили в редакции, второй — дома. Много родных и друзей побывало у нас на Рижской. Кое-кто жил там в наше отсутствие. На Рижской дети нас радовали, и мы сурово не наказывали их, хотя и ругали иногда за шалости. Поэтому годы спустя меня огорчило их признание, что они меня боялись и не признавались, что выливали в унитаз суп, а вместо этого ели тайком купленное мороженое. Не могу простить себе слёзы Ивана, когда мы — счастливые родители, гуляя с ним — двухлетним — по Ботаническому саду на Проспекте мира и будучи ослеплены внезапной вспышкой тщеславия и дури, подвергли его жестокому испытанию: оставили стоять на перекрёстке двух дорожек, а сами отошли в стороны на равное расстояние и стали звать его к себе: к кому он пойдёт? Он ни к кому не пошёл и заплакал. Вспоминая об этом со жгучим стыдом, до сих пор ощущаю в горле противный комок.