Трудолюбие. Изгнание и переселение. Синяя птица. До переезда деда Георгия в Ялту, где родился мой отец, бовкуновское древо, посаженное на Полтавщине, ветвилось пышно, но рассказы папы и бабушки о доялтинском периоде запомнились эпизодично, хотя и они говорят о многом. Главной причиной первоначальных поисков себя и своей «синей птицы» послужило изгнание — решение суровых ревнителей корпоративной морали изгнать парубка Ивана из Запорожской Сечи за «связь» с гречанкой. Волею судьбы став пахарем, трудился он, как и все предки отца, включая родных и двоюродных братьев бабушки Поли, исключительно прилежно и почитал семейные традиции. Гоже ко всякому ремеслу и плодовито племя родственников тестя и тёщи Сизиковых. Были в роду у них и старательные земледельцы и коневоды, разводившие племенных рысаков, булочники и печатники, купцы и корабельные механики. Но и они познали нужды скитаний. Родители тёщи Олимпиады Васильевны (в девичестве Шимарёвой) в гражданскую бежали с Украины от голода и бандитов и оказались в Москве, найдя пристанище в деревянном домике у Даниловского рынка. Корни же Сизиковых как будто в Рузе. Но если принять во внимание происхождение имён и прозвищ, то дальние предки их жили в районе Пензы. Жители этой области издавна употребляли глагол «сизить» в значении «убегать, искать убежище, спасаясь от преследований». Изгнанниками и переселенцами, подобно предкам Бовкунов и Сизиковых были зачинатели родословной свояка — Владимира Александровича Павшука, ядерного физика, мужа Танечки Сизиковой. Отец его, будущий офицер Красной Армии родился в Люблинском уезде Варшавской губернии, т. е. на территории нынешней Польши. Как и многие жившие там украинцы, Павшуки тоже снимались с насиженных мест, гонимые лишениями и войной. Своенравной госпоже-судьбе было угодно забросить скитальцев в ту же Пензу. Уходя от преследований и лишений, переселенцы приносили в Россию Труд и Знания, деятельно участвуя в создании её благополучия.
Тёщины котлетки. Люди сотканы из привычек. Человек без привычек — гипсовый слепок абстрактной фигуры, не имеющей ни лица, ни характера. Сочетание характерных привычек создаёт индивидуальность, а повторяемость их закладывает традиции. Дурные привычки справедливо осуждаются, но, к сожалению, у нас вызывают раздражение инстинктивные действия старших, которые с рождения заботятся о нас: не отпускают из дому голодными, а в холодную погоду — без головного убора. В отношениях близких людей неизбежен элемент принуждения: когда заставляют плотно поесть перед дальней дорогой, надеть шапку, чтобы не простудиться, или, когда соблюдают традицию. Например, когда в грузинской семье хозяйка не садится за стол с гостями. Но разве можно забыть, с каким поклонением грузины относятся к матери, вообще к женщине. «Ваше величество, женщина!» — пел Окуджава. Папа, любивший с детства крепкий чай с молоком, всякий раз предлагал, когда мы садились чаёвничать: «Добавь молока, вкуснее будет!» — «Спасибо, папочка, я не люблю». С возрастом привычки меняются. Теперь иногда я разбавляю чай сливками, как делают это англичане и восточные фризы, и нахожу это вкусным. Привычки и реакция на них становятся семейным ритуалом, и беден дом, живущий без них. Олины родители плотно кормили нас перед тем, как мы уезжали на их дачу в Покровку, тесть непременно спрашивал: «Женя, ты заправился?» Как-то я невпопад ответил: «Конечно, Павел Николаевич, залил полный бак» и не сразу понял, почему все засмеялись. Но как же становится уютно и тепло, когда возникает семейная традиция, хотя бы и самая скромная. А после воскресной лыжной прогулки я торопился на Колхозную или на Юго-Запад, к любимой тёще, которая готовила по такому случаю вкуснейшие картофельные котлетки с грибной подливкой. Сложилась традиция — посидеть за столом с близкими людьми, ощущая приятную усталость, внимание и заботу, и поделиться впечатлениями. Детям порой не хватает смирения и выдержки терпимо отнестись к родительской заботе: «Сам знаю. Не маленький!» А старенькая мама начинает что-то бормотать, оправдываясь за слова, произнесённые по привычке. Лично у меня от матери секретов не было. Я, конечно, не посвящал её в чужие тайны, но моя собственная жизнь была для неё открытой книгой. Молодость доверчива, и многих детей чужое прошлое интересует больше, чем прошлое собственных родителей. Меня до сих пор гложет раскаяние. Ведь я не записал всего, о чём рассказывала бабушка, не обо всём расспросил отца, не все вопросы задал матери.