Три Германии. Воспоминания переводчика и журналиста (Бовкун) - страница 67

Остается добавить, что цеховая этика выработала во мне важную для профессии привычку — не опаздывать. Началось это с института. После бессонной ночи, когда навёрстывал упущенное по второму языку (французскому), я опаздывал на лекцию по политэкономии, которую читал наш декан Дмитрий Игнатьевич Валентей, и, войдя в аудиторию, постарался как можно тише прошмыгнуть на своё место. Вслед за мной ту же операцию проделали ещё трое „прогульщиков“, но декан занятие не прервал, тем ещё больше пристыдив меня. Политэкономия не была моим любимым предметом, но, как и большинство инязевцев, я относился к Валентею с огромным уважением, поскольку после его объяснений сложные вещи всегда становились понятными. Тогда я хотел подойти к нему с извинениями, но он плавным жестом остановил меня и сказал, обращаясь ко всем: „У каждого из нас, дорогие друзья, есть неотложные дела. И я обращаюсь к вам с просьбой: в следующий раз обязательно доведите до конца своё неотложно дело. А если почувствуете, что опаздываете на 10 минут, найдите возможность опоздать на целый день. Это облегчит жизнь и вам, и вашему педагогу“. С тех пор я перестал догонять трамваи, бежать по эскалатору, вскакивать в закрывающиеся двери поездов метро или электричек и парковать машину где попало. Что оказалось полезным для журналиста-международника. Опоздаешь на пресс-конференцию, прозеваешь решающую деталь важной информации.

29 ноября 1999 г. Бонн, Велькерштрассе, 11 — Бонн, Вулканштрассе. Зам. Руководителя Федерального ведомства печати — Е. Бовкуну:… Сердечно поздравляю Вас с избранием в Правление Союза Иностранной прессы Федеративной Республики Германии. Радуюсь продолжению нашего доброго сотрудничества. Прошу обращаться ко мне в любое время. Ведомство печати готово оказать поддержку Вашему изданию и Вам лично… Петер Руенштрот-Бауэр.

Обладавший особой социальной прозорливостью Ярослав Гашек стараниями придуманного им учёного, профессора Гарро вывел породу стадных млекопитающих — говорящих слуг народа (депутатов). Рискнув продолжить аналогию, я предложил бы выделить в особую породу „говоривших и писавших млекопитающих“ советских журналистов-международников. Особую ввиду распространённой двойной и даже тройной подчинённости. Формально подчиняясь руководству одного органа печати, некоторые из них в большей степени подчинялись военному или гражданскому начальству. То, что собкор „Красной Звезды“ носил погоны офицерского состава, разумелось само собой. Но будущий главный редактор журнала „За рубежом“ Д. Краминов в годы войны носил, например, форму наших союзников — англичан. Младшие офицерские звания имели выпускники Института военных переводчиков. В Инязе тоже была кафедра военного перевода, и после окончания института нам присваивали звания младших лейтенантов, что освобождало от призыва в армию. Преподаватель военного перевода Владимир Иванович Долгоруков, приходивший на занятия в мундире, поразил моё студенческое воображение „самым длинным немецким словом“ Luftwaffenfeldersatzmaschibnengewehrkompaniegefechtstrossführer», означавшим должность на аэродроме. Оно положило начало моему «Лексикону продвинутого германиста». Своевременного призыва в армию я избежал по причине врождённого дефекта — «порока митрального клапана», но, работая в журнале «За рубежом», посетил «военные сборы», правда, всего только раз: военкомат направил меня на семинар, проходивший в здании Академии Фрунзе. Отрабатывался танковый удар по Китаю. Видимо, не с бухты-барахты осенью 69-го в западной прессе распространились слухи о возможном ракетном конфликте между СССР и Китаем. В графе военного билета у меня была вписана «учётная специальность — контрпропаганда». Контрпропагандой занимались и гражданские подразделения АПН. Понятно, что каждая группа журналистов-международников двойного подчинения была своего рода кастой, и её корпоративные интересы соблюдались в первую очередь. Обо всём этом я узнавал постепенно, и меня интересовала не корпоративная, а цеховая этика отношений, которую имел в виду Александр Трифонович Твардовский, говоря о сотрудничестве с «Новым миром». Принадлежность коллег к той или иной группе соподчинения не была для меня решающим обстоятельством в личном общении. Рискующий жизнью в интересах своего государства журналист в погонах вызывал уважение. Завистник, доносчик или провокатор, использующий корпоративные связи в корыстных или карьерных целях, не мог вызывать иных эмоций, кроме глубокой неприязни. Однажды в группе аккредитованных в ФРГ советских журналистов произошло ЧП — бесследно исчез телеоператор Ковнат, машину которого обнаружили на правом берегу Рейна, в Кёнигсвинтере. Меня как старшего по группе журналистов (по длительности пребывания в стране я считался дуайеном и представлял наши интересы в Союзе иностранной прессы) пригласил в посольство офицер по безопасности (официальное лицо для связи с местными спецслужбами в случае конфликтов). Он поинтересовался моим мнением о пропавшем. Ковнат не пользовался у нас авторитетом, был самовлюблённым и гонористым, грубо говоря — говнистым, его так и звали за глаза Говнатом. Добавив несколько штрихов к портрету, я сказал: «Вот, пожалуй, и всё». «А вы не могли бы изложить это письменно?» «Сожалею. Я изложил частное мнение, а в письменном виде это была бы официальная характеристика, на составление которой у меня нет полномочий, да и желания тоже». «Я так и думал», — сказал он, закрыв лежавшую на столе папку. И я вспоминаю этого сотрудника посольства с уважением и благодарностью. Ведь он вполне мог бы поступить иначе.