Три Германии. Воспоминания переводчика и журналиста (Бовкун) - страница 70

Чутким отношением, профессиональными советами и дружеской поддержкой обязан я и другому корифею международной журналистики — Владлену Кузнецову, долго работавшему в журнале «Новое время». До этого он трудился в «Правде», нрав имел независимый и порядочность ценил выше всего. После известного доклада Хрущёва сталинизм осудил бесповоротно и потому в Бонне, куда он приехал корреспондентом «Социндустрии» в 1971 году, на дипломатической вечеринке по случаю Дня Конституции пить за Сталина отказался. Куда надо донесли, Кузнецова выслали, и он более 10 лет числился невыездным. С началом перестройки последовало формальное извинение от КГБ. Кузнецов перешёл на дипломатическую работу — Генеральным консулом России в Гамбурге, плодотворно и чутко руководил отправкой в нашу страну гуманитарных грузов немецких благотворителей. В трудные для России 90-е годы активно содействовал развитию партнёрских связей между С.-Петербургом и благотворительным фондом самаритян Гамбурга (они помнили его и приехали в Пахру на юбилей большой делегацией). Он с честью выдержал кампанию травли и клеветы, которую развернули на чужой территории (в немецких СМИ) бывшие партаппаратчики, не прогнулся перед ложными авторитетами и не сломался. Я написал об этом большой очерк и предложил его, разумеется, «Известиям». Его не напечатали, а я получил из редакции следующий факс: Зам. гл. редактора В. Надеин Е. Бовкуну: Женя, над материалом о Кузнецове сейчас в отделе работают. Но коллеги выражают опасение относительно того, удастся ли после публикации доказать истинность приведённых утверждений в случае, если «задействованные» в истории немцы обратятся к суду. Мой ответ: после того, как автор получит по факсу правленый текст и согласится с ним, он будет нести ответственность за каждую букву материала. Не наше дело, говорю я, учить Бовкуна немецким законам. Вопрос: правильно ли я говорю? Привет — Надеин. 10 марта 1992 г. Я готов был нести ответственность за все буквы, но, очевидно, мнение коллег отдела перевесило полномочия заместителя главного редактора. Очерк опубликовали другие СМИ. И я восхищаюсь гражданским мужеством Владлена Кузнецова, его мастерством профессионального журналиста и талантом дипломата. Душа его осталась чистой перед Богом, людьми и самим собой. В последние годы наша многолетняя дружба приобрела дополнительную — «хлопотливую» основу — соседство по дачам в кооперативах «Известий» и АПН.

Завистники и недоброжелатели. Если человек, успешно завершающий свои проекты, скажет, что у него нет завистников или недоброжелателей, значит, скорее всего, он об этом просто не знает. В детстве родители не говорили мне: «С этим мальчиком не дружи, он плохой». О некоторых опасениях мамы на этот счёт я догадывался по её демонстративным вздохам, а сам привык руководствоваться простым правилом: чувствуешь проявление искренней встречной симпатии, значит всё в порядке. Недостойные, конечно, были. В институте на одной из тусовок с ребятами из МГИМО я познакомился с Валентином Беловоловым — симпатичным, но разбитным парнем, любителем красивой жизни. Мне он не понравился ни своим подобострастием в обращении с иностранцами, ни тем, что шепелявил. Но он оказался прилипчив и гораздо лучше меня владел разговорной немецкой речью. В разных компаниях Беловолов пробивался ко мне, «опекал» меня, взяв на себя роль опытного наставника по части установления интересных контактов. В то время я интенсивно изучал немецкие диалекты и захотел овладеть голландским языком, хотя бы основными навыками. Кое в чём преуспел и по заказу одного издательства перевёл с голландского небольшой рассказ. Пожилая женщина-редактор перевод похвалила. Мы поговорили о том — о сём, после чего она, ненадолго остановив на мне взгляд, сказала: «Знаете, что — не дружите вы с Беловоловым. Вчера он заходил к нам и все уши прожужжал про вашу бездарность и навязчивость». Я перестал думать о Беловолове и бывать в компаниях, где можно было с ним пересечься. Годы спустя на банкете с зарубежными гостями он полез ко мне обниматься, шумно расхваливая меня какому-то незнакомцу. Я поспешил уйти и с тех пор, слава Богу, больше его не встречал. А когда собирался в Кёльн заместителем редактора журнала «Советский Союз сегодня», моим приятелем на несколько лет стал Сергей Гук. Сблизили нас журналистские интересы, а также общие заботы: как лучше отдохнуть зимой и где достать хорошее мясо. Мне импонировали люди с чувством юмора, а Гук без конца сыпал шутками и анекдотами. Правда юмор его часто опускался до грани непонятного внутреннего ожесточения. Он ушёл учиться в аспирантуру, потом вернулся в АПН и уехал в Западный Берлин заведующим бюро. А я в это время вернулся из первой командировки и трудился над рукописью книги «В полдень, у ратуши». Гук написал роман о террористах, напечатав отрывки из него в «Молодой гвардии», где за год до этого вышел мой очерк «Правда, которую держат в подвале», составивший центральную часть премиальной книги. Затем я перешёл в «Известия» и уехал в Германию собкором, а он приезжал туда в командировки, и я возил его Бонну на журналистские мероприятия. Однажды, когда мы выруливали на людную улицу, дорогу перебежал подросток. Гук пошутил: «Дави ты эту немчуру!» Меня это неприятно покоробило. Гук очень хотел тоже перейти в «Известия» и своего добился. За рюмкой признался: «Честно сказать, надоело идти по твоим стопам». В газетах, действовало правило ротации собкоров. Я считал Гука вполне подходящей кандидатурой и готовился, когда выйдет срок, передать эстафету именно ему. Но Голембиовский с заменой не торопился, и Гука это стало раздражать. Он завёл дружбу с одним из пришлых, втягивал его в свои интриги. Обычно преемники стараются поддержать коллегу, которого должны менять, следят, чтобы его материалы публиковались вовремя. Гук проталкивал свои заметки. Я не стал «принимать ответные меры», жаловаться начальству, руководствуясь принципом: надо добросовестно делать свою работу, а там как Бог даст. Приятельство наше кончилось, словно его и не было.