С теплотой вспоминаю творческие контакты с другими известинцами — Сашей Бовиным, Станиславом Кондрашовым, Пашей Гутионтовым, Юрой Гацелюком и Эдиком Гонзальезом и храню особую признательность за поддержку моих идей и предложений руководителям — Николаю Ивановичу Ефимову, Игорю Голембиовскому и Ивану Дмитриевичу Лаптеву. Тем более, что многие мои «идеи» вызывали у них головную боль. Поскольку меня давно волновали проблемы изгнания, и в редакции мы неоднократно беседовали об этом с Аликом Плутником, я предложил как-то главному: «Николай Иванович, давайте попробуем по-новому осветить тему западногерманского реваншизма. Пора избавляться от прежних клише». «А что значит — по-новому?» — насторожился Ефимов. Я объяснил, что хочу побывать на собраниях землячеств бывших восточных областей германского рейха и в союзах изгнанных, побеседовать с людьми, взять интервью у руководителей. Главный редактор не возражал, но предупредил: материал придётся согласовать с посольством. До этого я уже побывал на съездах землячеств Силезии и Восточной Пруссии и не услышал там ни одного призыва к реваншу; это были встречи земляков с песнями, плясками и другими чисто фольклорными элементами. Побывал я даже, как у нас сказали бы тогда, в «логове реваншизма» — в Головном союзе изгнанных в Бонне, встретился с их лидерами. Моими собеседниками были и наиболее ненавидимые в СССР — Хупка и Чайя. В статье я доказывал, что поддержание дружеских связей с бывшей родиной при отсутствии агрессивных намерений не может быть предосудительным. Как и договаривались, отнёс статью на согласование в посольство. Советник Слава Курников, спокойный и здравомыслящий дипломат, бегло просмотрев моё сочинение, сказал: «Надо кое-что подправить. Оставь». Получив через несколько дней «правку», я долго не мог понять, в чём дело. От моих рассуждений и выводов в статье ничего не осталось. Это была мидовская справка о западногерманском реваншизме. Убрав три абсолютно «непроходимых абзаца» из своего материала, я передал его по телетайпу в «Известия» и стал ждать. Всё было подозрительно спокойно. Я слегка удивился, но, развернув пришедшую через несколько дней газету, понял, что «согласовывал» статью в посольстве в первый и в последний раз: подпись моя стояла под мидовской справкой. В редакции решили подстраховаться и отправили материал на Смоленскую площадь, получив назад, естественно, то, что рассылали по посольствам в качестве бэкграунда. Я переживал, но обстановка в газетах менялась, гласность отменила опеку журналистов со стороны МИДа и ЦК, и мы с Плутником опубликовали ряд статей о проблемах миграции, завершив свои размышления выводом: Россию не пощадят глобальные изменения, и она столкнётся с теми же проблемами изгнания, что и Германия, когда придут в движение азиатские республики СССР. На момент публикации очерков проблема считалась у нас неактуальной, но мы с Аликом получили невероятное количество писем, кровоточивших острой болью.