20 октября 1988 г. Зав. Кафедрой славянских литератур Тюбингенского у-та Рольф-Дитер Клюге Е. Бовкуну:… спасибо за помощь, но боюсь, что в этом году поезд уже ушёл. Разочаровали меня московские чиновники. А с Вашим выступлением в Тюбингенском театре в разговоре с депутатом Бундестага Эрмером хочу Вас поздравить. Вы правильно и хорошо ответили на его — увы! — расплывчатые и неточные высказывания. Думаю, симпозиум был нужным и успешным.
На шварцвальдском перекрёстке. Чеховиана. В ноябре 88-го я получил письмо от литературоведа Рольфа-Дитера Клюге, с которым познакомился на симпозиуме в Тюбингене. Он сожалел, что наши чиновники (делопроизводитель в Госкомитете по народному образованию) сорвали его поездку в Москву для работы в архивах. Между тем усилиями этого слависта было столько сделано для лучшего понимания Чехова в Германии, что ему могли бы позавидовать опытные советские чеховеды, занимавшиеся интерпретацией его творчества у себя дома. Стражи литературы в СССР пытались встроить Чехова в систему коммунистических моральных ценностей, упирая на социально-критическое значение его творчества, в чём изрядно преуспел лауреат Сталинской премии, один из основателей ассоциации пролетарских писателей (РАПП) В. Ермилов. В его трудах Чехов выглядел чуть ли не революционером. Такая репутация посмертно повредила писателю в Германии, когда встал вопрос об открытии ему памятника в Баденвайлере. Не заинтересовались советские журналы и записками доктора Юрия Балабаева, жителя Баденвайлера, посвятившего себя изучению германского периода жизни Чехова. Небольшую рукопись, полученную мною от него в конце 70-х, опубликовать не удалось. С тем большим любопытством я приглядывался к Баденвайлеру через 10 лет. В центре всё так же стояла гостиница «Парк-отель» с табличкой на балконе «Здесь жил Антон Чехов в июле 1904 года». Памятник Чехову в курпарке — небольшой валун у Лебединого пруда. О событиях начала века могли рассказать только архивы и воспоминания из вторых рук. Старожилов, знавших Чехова, в живых не осталось. Но живы были потомки доктора Швёрера, лечившего Чехова, и Лина Краус, дед которой позаботился об останках писателя. Первый памятник ему поставили в июле 1908 года, в присутствии Станиславского, Боборыкина и литературного критика Веселовского. Раньше, чем на родине. Он стоял у подножья развалин римской крепости — бронзовый бюст на гранитном пьедестале. Идея принадлежала Станиславскому, осуществил её российский посланник при баденском дворе фон Айхлер. Ему помогала свояченица великого герцога Баденского Фридриха I, княжна из рода Романовых. В 1914-м бюст переплавили: цветной метал требовался для пушек. Доктор Швёрер сделал гипсовый слепок и хранил его в подвале. Слепок пережил войну, но потом исчез. Вопрос о восстановлении памятника немецкие друзья Чехова поднимали в 56-м и в 60-м, но вновь открыть его удалось только в 63-м, при содействии советолога Клауса Менерта. (Мир тесен, я познакомился с ним в конце 70-х, когда группа журналистов летела на международную встречу в Среднюю Азию. Мы сидели рядом, разговорились. «Москвич?» — спросил он. Я подтвердил его догадку. «Большую Ордынку знаете?» — «Конечно, я там родился и вырос». — «А дом?» — «49». — «Да что вы? А рядом был когда-то и мой»). Из свидетельств, собранных местными чеховедами, создавалась такая картина. Чехову не повезло с Баденвайлером. Он оказался там в период, когда курорт менял профиль — из лёгочного превращался в сердечно-сосудистый. Педантизм, безвкусица и отсутствие фантазии у немецких интеллектуалов угнетали Чехова. Он осуждал «азиатчину», посмеивался над попытками «славянской имитации» Запада и всё же терпимее относился к западной цивилизации, чем Достоевский и другие его земляки. Нельзя сказать, что Чехов сразу полюбил Германию, но, приехав туда, он понял, что не сможет остаться бесстрастным созерцателем и принялся изучать её с присущим ему педантизмом. А поскольку западный быт пробуждал в нём желание повысить культурный уровень российского крестьянства, в Шварцвальде он приглядывался к сельским нравам. Ездил по деревням, знакомился с местным бытом.