Обычные местные люди, независимо от национальности, относились к нам спокойно, без напряжения. Приходилось общаться и с азербайджанцами, и с армянами. Я ходил в форме, говорил по-русски – и никогда не чувствовал на себе косых взглядов. С местными чиновниками тоже находил общий язык. В хозяйственные и бытовые дела старался не лезть, но, честно говоря, заниматься приходилось всем. Пришла, например, как-то на прием женщина, жалуется, что в роддом берут только за взятку, а у нее денег нет. Азербайджанка, между прочим, никакой национальной подоплеки. Ну что мне ее, отправить к местным властям разбираться? Неудобно как-то беременную женщину по кабинетам гонять. Позвонил главврачу, дал по мозгам.
Бытовые условия были тяжелые. Антисанитария в городе страшная, вода отвратительная, проблемы с канализацией. Когда вернулся в Москву, выяснилось, что перенес гепатит. И даже не заметил. Когда работаешь без выходных, спишь по 3–4 часа в сутки плюс нервное напряжение, к себе не прислушиваешься. Ну что-то заболело, где-то кольнуло – не до того.
Жили в Доме культуры имени Кирова. Курсанты спали на полу – матрасы для них побросали в кинозале. У офицеров был отдельный закуток с раскладушками. И один туалет на всех. Баня для курсантов – раз в десять дней, чаще не получалось. Договорились с местной властью, закрывали на 3–4 часа городскую баню, чтобы ребята могли помыться. Офицеры ходили в баню местной психиатрической больницы, она находилась в поселке Маштаги. Кстати, отличная была баня.
В Баку мы с курсантами пробыли три месяца – с ноября по январь. Разгар учебного года. Надо было как-то выкручиваться и по мере возможностей выстраивать учебный процесс. Проводил лекции, семинары, даже зачеты и экзамены принимал. Вот только двоек и троек не ставил. Это было бы как-то совсем не по-людски. Обычно собирались по вечерам в том же Доме культуры, где жили. Обстановка была неформальной – да и какой она могла быть в условиях, близких к боевым? Я уже довольно много времени провел в архивах, которые начали открываться, и, не думая о возможных последствиях, пересказывал курсантам то, что узнал о нашем недавнем прошлом. По меркам того времени это называлось антисоветчиной. Говорили об истории, но все время перескакивали на то, что происходит вокруг нас. Меня спрашивали, почему власть ничего не делала, чтобы предупредить конфликт, почему местные партийные начальники так беспомощны… Я не морочил им голову, а говорил то, что думаю. Мы вообще уже себя не сдерживали в разговорах. В той же бане за рюмкой говорили с товарищами и о том, что видели, и о том, о чем могли только догадываться. В выражениях не стеснялись. Время было уже такое, что никаких доносов никто не боялся. Хотя в любую горячую точку с нами командировали офицера особого отдела училища. Мы над ним посмеивались: что, много агентов завербовал? Вот бы мне тогда кто-нибудь сказал, что всего через два года я сам стану чекистом, а потом и директором ФСБ.