Подобный довод неопровержим. Еще блаженный Августин говаривал что-то в этом же роде: верю, и все тут, не о чем и говорить попусту.
— Контракт после года и продлить могут. Если аудитория и дальше расти будет.
— А тебе хочется, чтобы как первый блин — снежным комом! — непонятно, но обидно.
Так что через наше семейство тоже пролегает линия фронта мировой войны полов. Несмотря на долголетнее перемирие.
Знакомая собака стояла все в той же позе священной коровы. Я приостановился, и жена протянула припасенный отрезок барбекю. Ньюфаундленд презрительно отлаял подачку.
— Сытый и домашний, — с удовольствием свидетельствовал я. — Просто привык здесь хозяина встречать.
С удовольствием, потому что жена раньше спорила, что собака бездомная, а я не верил из уважения к канадской культуре.
— Может, не привык просто к перченому мясу, — сумела все-таки доспорить жена.
Мы въехали в ворота — наш семибашенный замок и прилегающий кусок леса в полгектара окружен оградой, а ворота даже чугунного литья в стиле Новой Англии — въезжаем, как в наследственное поместье!
Въехали в ворота, и дискуссия иссякла сама собой. Но никак не разрешилась. Жена тотчас прилипла к телефону — она отводит душу разговорами с Петербургом, благо она здесь забыла слово «экономия».
Через полчаса сообщила:
— Светка заговорилась со мной, пирог сожгла.
— Ну, слава богу, а то бы ты еще час проговорила.
— А тебе уже жалко стало?
— Просто надо, чтобы сюда к нам тоже можно было дозвониться иногда.
— Мне сюда никто не звонит. Светке из Питера платить дорого. И всем моим. У меня все подруги бедные!
— Если ко мне дозвонятся — тоже неплохо. Завтра же закажу поставить нам второй телефон. Чтобы у тебя был собственный. Прямая линия.
— Один раз поговорила — и ты уже встал в позу лошади Клодта, что поводья рвет!
— Никакой позы, все нормально. Тут почти у всех на каждого члена семьи по телефону. Никто никого не ждет. А то спален семь зачем-то, а телефон один. Обратная пропорция.
Через день жена вернулась из гастронома — из супермаркета, говоря на межъязе — в недоумении:
— Слушай, они на меня накинулись с какими-то бумажками. Кричат: «Аутограс, аутограс!», я даже поняла. Чего им надо? И не могу сказать, чтобы шли к тебе. Какой с меня автограф?
— Ну расписалась все-таки?
— Пришлось. Смешно.
Чего жена лишена начисто — так это тщеславия. Настолько лишена, что будь я полегковернее, я бы и сам заподозрил, что она какая-то внеземная.
Ну а того, что мы присутствуем при зарождении некоего нового верования — более того, сами невольно являемся зародышами звездного завета, эмбрионами будущих богов, — я ей объяснять не стал: все равно жена не поверит, что кто-то может уверовать в меня сверх меры. Только скажет что-нибудь вроде: «С тебя пользы — как с гуся вода».