В начале подъездной дорожки росли такие же деревья и низкие кустарники. Они замыкались со всех сторон, закрывая даже луну, висящую высоко в открытом небе. Медленно деревья начали редеть, открывая аккуратно подстриженную траву по обеим сторонам от дорожки. Я проехала, казалось, почти милю, не видя ничего кроме пейзажа Луизианы. То здесь, то там появлялся мост через темные воды, которые я миновала.
Впереди трава становилась выше — словно широкая река струящихся на ночном ветру изумрудов. На большом расстоянии я наконец-то увидела огни во мгле ночи. Это, должно быть, дом. Его дом.
Я выжала газ, больше не боясь того, что обитало в густых лесах и заболоченных устьях. Вайнмонт был настоящей, ощутимой опасностью, а не то, что у меня в воображении.
Даже когда трава стала выше, больше деревьев появилось впереди, формируя арку над подъездной дорожкой. Это были классические южные дубы, обросшие мхом на стволе у земли. За благородными деревьями вырастал дом — высокое строение, крышу которого я не смогла увидеть из-за раскидистых ветвей. Три, возможно, четыре этажа довоенного великолепия — большие колонны крепко поддерживали похожий на дворец дом, и он светился призрачно белым светом в сиянии луны.
Через широкие и высокие окна на крыльцо лился теплый свет. Я могла представить кресла-качалки и детей, играющих в пятнашки, бегающих по траве или смеющихся на пикнике. Но не здесь, не в то время, когда Вайнмонт управлял этим местом. Несмотря на очарование дома, его владельцу было неизвестно даже самое обыкновенное человеческое тепло. Фасад был воплощением величественности — очаровывающий камуфляж для порочной души, живущей внутри.
Я замедлила ход машины и остановилась напротив парадной двери. Дорожка уходила вправо, исчезая в землях поместья. Я вытащила свои ключи из зажигания и была готова бросить их в сумочку, но остановилась. Зачем? Разве эта машина будет ждать меня здесь целый год?
Мысль заставила меня рассмеяться. Мой побитый американский Седан, стоящий перед парадной дверью поместья целый год, явно проржавеет и развалится. Абсурд, как и все, что случилось за последние несколько месяцев. Я позволила смеху литься из меня. Где-то на страницах медицинского сравочника прошлого века вы бы могли найти пару строк о том, что у меня приступ истерии, и посоветовали бы мне отправиться на корабле на лечебный курорт. Смешки прекратились, словно я трезвела. Я не знала, будет ли у меня еще шанс улыбнуться или засмеяться. По крайней мере, не в течение года, и что-то подсказывало мне, что этот год оставит на мне шрамы на всю оставшуюся жизнь.