— Никак не запомню, — сказал Юрка. — Сегодня соображали, где что будем сеять… Мужики в этой топографии ориентируются запросто, понимают друг друга с полуслова, а я моргаю… Нет, этот язык до меня не доходит. Вообрази:
— Где пшеница посеяна была…
— За хутором, что ли?
— Нет… По Окуневской дороге.
— За переездом?
— Ну, где Максимов покос…
— У солонцов?
— На солоткиных полянах.
— Черт те что… Какую-нибудь бабку консультантом возьму.
Я приседаю рядом. Юрка улыбается. Улыбкой хочет увлечь меня. Я молчу. Он начинает удивляться.
— Что ты?
Присмотрелся внимательно:
— Ходит, мерзнет.
Я наваливаюсь локтями на его бумагу, закрываю демонстративно. Чувствую тепло его плеча под свитером.
— Весь мороз собрала.
Я поднимаю лицо. Его спавшие волосы трогают лоб щекотным касанием.
— Юрка… Юрка… Давай будем чаще говорить, что мы любим друг друга.
— Так что с тобой?
12 декабря.
«Много уважаемый редактор.
В крестьянстве сибири бываить так…
Я хотела отредактировать это письмо и послать, только выяснить у Дмитрия Алексеевича кой-какие подробности, детали. Мне было все ясно… А сейчас я не могу избавиться от вчерашнего разговора.
«…В крестьянстве сибири бываить так…»
Почему мне нечего было возразить Самоше и я отмолчалась? Он что, прав, этот старик, со своей утилитарной мудростью?
Безграмотные крестьяне раскрывались полнее, а современники, приобщенные к высшим достижениям искусства, — пассивны…
Просто люди проявляются сейчас в более высоком качестве, в другом измерении, и увидеть надо в них не внешние, а духовные сдвиги. Сейчас… Именно в нашем поколении проснулась национальная духовная бережливость, жажда отстаивать, желать, видеть, возрождать идеалы народного духа. Сделать его гордым, познать проявление новой национальной красоты в ее высших формах и утвердить.
А образование — основа всякой культуры. И динамичности сегодняшней молодежи старику понять уже не дано — разные уровни, не на тех частотах ду́ши работают…
Я записываю сейчас эти возражения, нахожу их, но почему они приходят ко мне всегда поздно?
13 декабря.
Утром я сбежала с крыльца, бросила на снег лыжи. Ветер стих. Ночью он облизал сугробы, утрамбовал их, и валенки не проваливались, только оставались кругленькие пятачки ямок. Солнце вылезло из-за согры и, тяжелое на сером ворсе кустов, вдруг растеклось ярко на снегу.
Эй, эй! Вот она я. Солнце ловило меня на сугробе и становилось теплым на свитере. Я не могла смотреть на него, закрывала глаза, а оно растягивалось тоненькими спицами и процеживалось через ресницы.
Юрка наклонился, протиснул широкий ботинок между щечками креплений и прикнопил носок упругой дужкой. Поднимая лыжу, покрутил на весу свободной пяткой.