— Ой. За что ты его там зацепил? За плетеную дужку?
— За дужку… Теперь я вижу — ты филолог.
— А твои бастрики — архаизм. Бастрик… Думаешь, красиво звучит? Не русское что-то. В современном языке идет рациональный отбор.
— Давай слезай, знаешь. Я затягиваю. Вдруг веревка порвется и этот самый архаичный бастрик спружинит… Катапультируешь с воза.
— Пожалуйста… — Катя спустилась. — Не больно-то и хотелось.
Залезла на стог — он был уже низкий.
Я одергал воз снизу, чтобы не собирал снег, подобрал сено и бросил на стог.
— Я никуда не поеду, — говорит Катя, — езжай один. Я еще здесь побуду, а дорогу сама найду, Пойду по снегу напрямик. Снег не проваливается. Как асфальт. Только по нему боязно ходить. Ступаешь, а вдруг, а вдруг. Мне чего-то такого не хватает. Солнца, что ли? Или… Смотри, как здесь тепло.
Она сдергивает шерстяной платок с головы и расстегивает шубу. Освобождаясь, шевелит головой, сминая воротником прическу.
И было видно, как радостен ей снег, черные оттаявшие кусты, подступающие кругом. Они бросали густую чистую тень на снег, а рядом с нею лежала невыносимо горячая белизна снега на солнце.
— Здесь еще и весны нет. Почему же тепло-то так? Отчего же такое бывает с человеком? Не надышишься. Люди, как на море бывает, — знают, как в горах бывает — знают, а как в Сибири на снегу — нет. Ты смог бы написать это? Нет… Живописью это не передашь. И музыкой тоже. Ведь это сначала нужно всем знать. Ой, ей… Сколько человек еще не знает! Даже жалко всех.
Предполагаю, что скоро ученые выяснят: такой воздух целебнее морского купания. Без него просто жить нельзя. Начнется паломничество к нему, и он будет так же моден, как кибернетика.
Я смотрю на нее.
Я купался в кадках под тыном, а ее еще не было. Бегал босиком по горячей пыли, дрался с пацанами, а ее еще не было. Я уже ходил в школу, уже читал книжки, а ее не было. Совсем не было. Как поздно я знаю, что она есть! Есть. Для Юрки — хорошего, красивого парня.
Я медленно вхожу на стог и чувствую, что на нем теплее. У меня остывает воротник рубашки, солнце припекает спину, а полотно рубашки уже прохладно. Недвижным пятачком — нежный поток тепла от стога.
— Слышишь, тишина. В ней как будто что-то есть, — тихо говорит Катя.
Ноздри у нее напрягаются.
— Я, наверное, опускаюсь. Мне здесь совсем не скучно. И не читаю ничего. Только хожу где попало и ночами музыку слушаю. Я теперь часто думаю, что музыку я раньше воспринимала не так. Нужно ее сначала сильно ждать. И потом слушать ее рядом с кем-то, тогда она звучит по-особенному. Но только слушать и знать, что другой ее чувствует так же, и если убежден, что другой значительный. Музыка всегда будила что-то во мне. И я думала: это не зря. Это для чего-то. Не так просто. Я приходила домой, ложилась, смотрела в потолок и чувствовала, что переполнена чем-то совсем новым, непонятным, что в состоянии быть во мне. Чувствовала и любила это в себе. Я думала — вот мое самое главное, и оно лучше того, что вы видите во мне.