Овечка с ягнятами каким-то чудом залезла на крышу, топчется на сене, и беленький ягненок прыгает вокруг, останавливается и далеко засовывает голову под ногу матери.
Звонит телефон на стене. Мужчина притушил о плиту папиросу, лаконично ответил: «Нет его. Уехал. А он на месте не сидит».
Всегда — уехал.
Председательский «козлик», хрустя сухим ледком, остановился у крыльца.
— Уже здесь! — сказал восхищенно мужчина. — Ну и носится! Замотал шофера.
Другой, в измазанной брезентовой куртке, улыбается:
— Иван вырваться не может. Говорит, курить отучился — за день папироску достать некогда.
— Зачем машина-то в район идет?
— Он дисковые пилы достал.
— У шефов?
— И здесь успел…
Я знаю этих мужчин. Маленький, почти подросток, с белой головой — тракторист на «Беларуси»; другой — комбайнер, а сейчас ремонтирует трактор в мастерской.
Солнце жарко греет через стекло.
Я невольно слушала их разговор и думала о газете. Думала, как они читали мою статью и удивлялись глубине постижения их жизни. Мне казалось, что вот эта их жизнь видна мне, понятна и уже подвластна моему объяснению. И я причастна к ней.
Председатель кивнул молча и прошел к бухгалтеру. В серой шапке крупного каракуля, с немолодым обветренным до темного лицом. Голубые глаза на нем казались выцветшими. И были они строги, не расположены к улыбке.
Я знала его отношение ко мне — этакое взрослое подтрунивание. Он как бы радовался разговору со мной и не сомневался, что я-то его шутки пойму. Сегодня председатель меня не заметил. Может, и не исчезло бы доброе восприятие утра, если бы не этот разговор, неожиданный и все перевернувший во мне.
В этот день я так и не поехала в район. Началось со статьи. И первые слова ошпарили меня, сняли атмосферу радости. Нас сразу же разделила стена неприязни. Хотя Петр Сергеевич и крепился, держался в пределах такта, я почувствовала, что мы все понимаем и видим по-разному. Полюса наших позиций четки. И я собралась вся. Собралась отстаивать себя, потому что здесь не могло быть компромисса.
«Ты приехала. Пожила три месяца. Посмотрела на все с крыльца и поняла… Ах, какая я умная, а все…».
«…и строится благополучие достатка на недоверии. А жизнь, которую делаем мы, предвидим, предполагает вознаграждение нашего ума и наших дел. Честное вознаграждение за нашу отдачу.
А если не гасится тяга прибавлять к своему личному достатку еще и колхозный, не пресекается, а поощряется общей стихией, то разрастается злокачественная опухоль нечестности. Как тогда жить с этим?»
«Духовные утраты необратимы…» Так?
Председатель глянул на меня в упор. Нет — мы не были с ним друзьями.