Миски и кувшины украшены простеньким орнаментом, изображающим растительность, нарисованную смелыми, простыми мазками. Эти предметы так красивы в своей подлинной народности, что они украсили бы любую подобранную со вкусом домашнюю обстановку. На наших рынках они обязательно возбудили бы большой интерес. У этой, самой что ни на есть утилитарной, простой посуды бедняков есть своя прелесть— твердая и одновременно плавная линия, и уже ради нее человек готов скупить целый рынок.
В углу один возле другого стоят великаны глиняного мира, огромные сосуды — пирка, в которых приготовляется здешняя национальная водка — чича (ее делают из кукурузы). Сосуды настолько большие, что я не мог достаточно ясно представить, как их производят. Тогда я решил отправиться в расположенную приблизительно в двенадцати километрах от Кочабамбы деревню Колкапирхуа, где эти гончарные чудища вырабатывают.
Деревня простирается по обеим сторонам шоссе. Я вышел из повозки и огляделся вокруг. Домики из кирпича-сырца, скрытые в зелени деревьев, как и в каждой деревне близ Кочабамбы. Нигде не видно даже следов гончарного производства. Перед одним домиком в тени сидит старик в очках, привязанных шпагатом к голове, и чинит женские туфли. Здороваюсь и сажусь на камень напротив него. Сигарета помогает установить дружеские отношения, и после минутного разговора о том о сем я перехожу к цели своего посещения. «Да, тут есть гончары, почти в каждом доме делают горшки, маленькие и большие». — «И самые большие — для чичи?» — «И эти, но их делает не каждый, поскольку работа трудная. Делают их главным образом женщины». — «А можно посмотреть, как их производят?» — «Нет, я вас туда не могу привести, но вот дочка вас сводит куда-нибудь, где их делают».
Задача Хуаниты оказалась не из легких: начался мучительный обход деревни, от ворот к воротам. Тут нам с улыбкой говорили, что таких вещей они не делают, там — что только будут делать или уже не делают. Когда у одних ворот нам открыла женщина, руки которой были в свежей глине, и заявила, что горшки у них не делают, мне стало ясно: что-то здесь неладно. Я посмотрел на ее руки и снова попросил показать мне свою работу. Сначала она слегка смутилась, затем, однако, решительно заявила, что не хочет.
Отпустив провожатую, которую это также перестало уже развлекать, я пошел выпить бутылочку лимонада в палатке у шоссе. Сижу попиваю, вдруг приходит туда мужчина, весь в муке. Пьем вместе, завязывается разговор. Это здешний мельник, у него маленькая мельница, приводимая в движение мотором. Есть и свое поле. Я набираюсь смелости и рассказываю ему о своих неудачах. Мельник рассмеялся. «Знаете, женские предрассудки, верят, что если во время работы на их руки будет смотреть мужчина, это плохое предзнаменование, а если чужестранец, то тем более». На лице моем, вероятно, отразилось такое разочарование, что мельник надо мной сжалился и пригласил пойти с ним. Дошли до домика, в котором мельник исчез, а через минуту появился с молодым мужчиной, вымазанным в глине. Оба предложили мне идти с ними дальше. На дворике множество горшков — от самых маленьких вплоть до подлинного великана — пирки. Прошли двориком и вошли в дом, в большую комнату, скудно освещенную. Сначала, после внезапного перехода с солнечного света в полутьму, я почти ничего не увидел, но затем рассмотрел: по всей комнате стоят пирки в самой различной стадии выработки.