Сережка завернул бутерброд в газету, вытащил из шкафа книгу и положил ее вместе с хлебом в ранец. Когда он сбежал вниз, ребята встретили его в подъезде.
— Набили серой? — спросил Сережка.
— Ага. — Герка протянул шпагат, на концах которого висели ключ и гвоздь. Сережка вставил гвоздь в отверстие головки ключа. Герка сдвинул шапку на затылок и замер. Федька выглянул на улицу. Суконные, синие галифе доходили ему только до колен, и, когда он нагнулся, между сапогами и галифе стали видны коричневые чулки в резинку.
— Дворника нет? — спросил Сережка.
— Ушел. — Федька закрыл дверь подъезда.
— Ну! — Сережка размахнулся, и Герка зажмурил глаза.
Трах! — раскатисто грохнуло в подъезде. У Федьки заложило от звона уши. Герка открыл глаза и восхищенно произнес:
— Мировой взрыв!
— Сейчас Хрюшка выскочит, — сказал Федька.
Щелкнула дверь, и на лестничную площадку выбежала толстая тетка. В волосах ее блестели круглые железки с дырками.
— Опять бандитничаете, ироды! — завопила она.
Мальчишки заранее знали, что последует за этим «нежным» приветствием, и тут же выскочили на улицу.
— Жаловалась управдому, что над головою я у нее нарочно стучу топором. — Сережка расстегнул ранец и вытащил книжку. — Врунья жирная. Вот. — Он дал книгу Федьке. — Это вещь. Все остальное — муть болотная.
— Александр Грин, — прочел Федька и вернул книгу Сережке. — Я на очереди.
— И я, — сказал Герка.
Они перешли улицу и подошли к трамвайной остановке. Вдоль рельсов стояли рабочие в лоснившихся телогрейках. Женщины зябко прятали лица в шерстяные платки. Все молчали и смотрели в сторону, откуда должен был появиться трамвай.
На углу фабрики-кухни, сгорбившись, стоял бородатый старик. Он держал в одной руке мятую кепку с перегнутым поперек козырьком, а другою рукой приглаживал седые волосы. Был он одет в черное демисезонное пальто с узким бархатным воротничком.
— И совсем он на нищего непохож, только старый очень, — сказал Герка.
— У него небось дома в сундуке тысячи спрятаны. А сам побирается, — сказал Сережка.
— А ты откуда знаешь? — спросила рядом стоявшая женщина и повернулась лицом к ребятам. Она курила папиросу, захватив ее внутрь ладони, как делают мужчины на ветру или мальчишки у школы, чтобы никто не заметил, как они курят. Федька увидел на ее мизинце сломанный ноготь.
— Ты что, в сундук его заглядывал? Поди, и шестнадцати нет, а уже людей судишь.
— Ну и что? — спросил Сережка.
— А то, что у тебя мозги куриные, а глядишь орлом. Ты его спросил, почему он по миру пошел? Нет? Так какого же ты суешь свой сопливый нос не в свое дело?