Но увлечение Достоевским таит в себе нечто непредсказуемое, опасное — достоевщину. Право, едва ли можно жить в мире болезненных фантасмагорий романов самого трагического гения XX века и при этом блюсти в себе самом норму общепринятого благонравия. Трудно да и не нужно судить со стороны, что подвигло преуспевающего профессора русской литературы Бурсова, перевалившего на девятый десяток, оставить обжитой за десятилетия, с отборной библиотекой, кабинетом, прекрасными картинами на стенах, домохозяйкой, никем в своей жизни не бывшей, кроме как профессорской женой... Ах, Боже мой! Где стол был яств, там гроб стоит...
Можно предположить, что на уход из дома Бориса Ивановича Бурсова подвиг пример его кумира (до Достоевского) — Льва Николаевича Толстого... Что касается мотивов ухода... Нельзя же так просто вдруг взять и уйти... Профессора Бурсова знали, любили, опекали, ему завидовали, его недооценивали, попрекали, виноватили без вины... Все в порядке вещей — при занимаемом профессором положении. К месту его пребывания в научном и житейском мире его привязывали незримые нити, даже и канаты...
Помню, раз собрались мы у Бурсова: я, Распутин, Белов, Битов — подрастающая молодежь (при разной степени моложавости). Бурсов сам выбрал, кого пригласить к себе на журфикс, выставил коньяку, Клавдия Абрамовна подала чай. Но путный разговор как-то не получился, мы понесли кто в лес, кто по дрова. Откуда же нам было тогда знать, что через какие-нибудь пятнадцать лет Битов будет провозглашен «живым классиком» в «демократической» России. Не могли мы предположить, что вскоре уйдет за горизонт наш доброжелательный патриарх, не станет и самого дома Бурсова, где мы попиваем коньячок, как в доме Федора Павловича Карамазова. Воистину, человек есть тайна.
На чем мы остановились? Да, на мотивах ухода Бурсова из дому от жены. Тут чистая достоевщина: ревность, коварство, измена. Профессор уподобляется ревнивцу из какого-нибудь романа Достоевского, ну, хотя бы тому же Федору Павловичу Карамазову или, в фарсовом варианте, старшему Верховенскому из «Бесов». Одержимый самовнушением муж не отказывает себе и в проницательности следователя-психолога Порфирия Петровича из «Преступления и наказания». Находятся улики в неверности жены, пусть тридцатилетней давности, военной поры... Борис Иванович Бурсов уходит из дому, как Лев Толстой, или, ближе по антуражу, как Степан Трофимович Верховенский от генеральши Ставрогиной. Уход мотивируется неверностью жены...
В интеллигентских кругах Ленинграда тогда только об этом и говорили. Конечно, похоже на Толстого, сильно припахивает достоевщиной, но как же Борис-то Иванович будет жить, при его житейской беспомощности? Каково Клавдии Абрамовне одной — больной несчастной старухе после пятидесяти лет безоблачного супружества?