Скажу еще об одной Сережиной особенности, характерной, может быть, и типичной для столичного жителя: в его многопудовом заплечном мешке находилось все необходимое для автономного плавания по проселкам нашего государства. Чего там только не было: и чай английский, и кофе бразильский, и финская копченая колбаса, и овсяное печенье, и шоколад с орехами, и туалетная бумага... Жизнь научила Сережу не полагаться на общепит, на торговую сеть, природа наделила его недюжинной телесной могутностью. Аппаратура у Сережи, конечно, японская... Вот какие бывают богатыри, какого товарища в дорогу вдруг подарила мне моя — такая привередливая — фортуна.
Итак... прилетели в Архангельск. Из аэропорта приехали на вокзал. До поезда в Карпогоры оставалось три часа. На перроне пахло железной дорогой. Устроились на пустой скамейке, Сережа расшнуровал свой мешок-самобранку...
Вскоре вблизи нас появился архангельский мужик, как большинство мужиков на Севере, в резиновых сапогах с отворотами, с дюралевым кузовом за спиной и еще тяжелой сумкой поверх кузова. Мужик обратился к нам в приказном тоне: «Примите сумку!» Мы приняли сумку. Мужик был лет пятидесяти, огрузневший, запыхавшийся. Мы от души предложили ему угоститься с нами чем Бог послал (Сережа добыл из недр мешка), но он совершенно внушительно отказался:
— Я пью запоем. Недавно завязал. За десять дней пятьсот рублей просадил. Это же надо своим горбом потом мантулить. Я по четыре-пять месяцев в рот не беру, а потом срываюсь. На этих алкашей посмотрю, они, ханыги, каждый день тянутся, как еще живы...
То есть архангельский мужик отдавал предпочтение запойному пьянству против перманентного. В этом состояла существенная установка его жизненной программы. Далее он разобрал сложившуюся ситуацию в связи с антиалкогольным указом:
— По двадцать пять рублей за бутылку берут, а то и по сорок. Я на юг ездил, там одна самогонку продавала, четвертак бутылка. А она у нее даже не горит, бурда какая-то. Чего достигли? Сахару не стало. Спекуляцию расплодили...
У архангельского мужика была полная сердитая ясность — в отношении не только последствий, но и первопричин.
— Надо было остановиться на февральской революции, — сказал он с выражением полной изученности вопроса. — Октябрьскую не надо было затевать. Плеханов предупреждал Ленина...
Я изложил противную точку зрения на поднятую проблему. Ощетинившийся архангельский мужик не преминул меня «срезать», как, помните, Глеб Капустин в рассказе Шукшина «Срезал»?..
Над перроном рассеивался дрожащий, мерцающий, игольчатый свет. Было зябко, плывуче, как бы вне времени и пространства.