Ах, да. Полная луна и ее удивительные отношения с безумцами, лунатиками, меланхоликами и калеками духа… Если курильщиков и одурманенных Редрих еще как-то терпел, то этих считал позором и скверной общества. Отчасти потому он так и не запретил курильни и другие продукты Гильдии Пряностей: они хорошо справлялись с меланхолией, которую он считал самым опасным своим врагом, опаснее даже чумы. Иронично, что его единственный сын Зикмунд с самого рождения страдал видениями, приступами гнева, приступами ужаса, приступами рыданий – в общем, собрал все то, что его отец, стойкий храбрый воин, мечтал бы искоренить из этого мира.
– Рейн, – подал голос Редрих, когда они оказались у самой кромки озера. Слуги и стража от них наконец отстали, свита короля тоже осталась далеко позади. – Вымахали они, да?
– Да, мой король. – Рейнар не придумал, да и не хотел придумывать развернутый ответ. Что Редрих хотел услышать?
– Недостаточно быстро, впрочем. Зикмунд… Судьба приготовила для него нечто иное, нежели трон. Вот из Тернорта выйдет хороший король. Но ему всего лишь пять лет.
Король вытащил из кармана кафтана руку и утомленно растер переносицу. На его среднем пальце блеснул фиолетовый камень в скрещенных крыльях – многострадальный перстень Свортека.
– Если со мной что-нибудь случится, за ними обоими должен будет кто-то присматривать. Кто-то, кому я могу доверять. Как оказалось, даже со Златопытом я промахнулся – а ведь считал его своей опорой…
В горле у Рейнара резко пересохло, и он закашлялся, а затем принялся извиняться, что перебил короля. Тот остановил его, как всегда, жестом и велел слугам принести вино.
– Тернорт и никто больше – вот будущее Бракадии. Когда меня не станет, с ним должен быть человек, которому доверяет сам Тернорт и который любит мальчика больше, чем самого себя. Ты понимаешь, к чему я клоню?
– Понимаю, – угрюмо ответил Рейнар, – но мне кажется, до совершеннолетия и даже дольше вы воспитаете мальчика сами, ваше величество.
Король уставился в воду, где плавно шевелились длинные, похожие на косы утопленниц водоросли. Его взгляд помутнел, как озеро, и стал рассеянным, словно прячущееся за облаками апрельское солнце. Смотрел он так долго, словно надеялся выловить в воде слова.
– Я пытаюсь продумать и предугадать все с тех пор, как погиб Свортек, – сказал он наконец. – Раньше у меня был близкий друг, который играючи справлялся с любой оплошностью, что я допускал из-за своей наивности и веры в людей. Но теперь я могу полагаться лишь на себя. Будем честны, я никогда не отличался прозорливостью. Однажды моя доверчивость меня погубит. Я снова не увижу занесенного за спиной ножа, но будет поздно. И Бракадия падет, растерзанная предателями и убийцами…