Шарка последовала его примеру и стала собирать разбросанные по всей комнате вещи. Кухонный нож Дэйна, которым Свортек порезал руку, лежал тут же на полу, но она не решалась подобрать его в присутствии кьенгара. Судя по тому, как Свортек напрягся, увидев нож в руке мальчишки, он не очень любил оружие в чужих руках.
Когда Шарка наклонилась, чтобы подобрать белье, ее голову пронзила оглушающая боль, словно с размаху приложили молотком. В глазах потемнело; следом за головой закололо в животе, нахлынула тошнота. Стиснув зубы, она боролась с собой, но не вынесла и осела на пол.
– Тебе плохо? – спросил Свортек.
– Нет, мой пан, – прошептала Шарка, – Просто я… я…
Она похолодела: в его глазах это, должно быть, выглядело до крайности непочтительно. Шлюха, которую тошнит после ночи с клиентом!
– Не ври, я не слепой и не тупой, – отозвался Свортек. В руки Шарки ткнулся кувшин. – Это все моя ядовитая кровь. Завтра пройдет.
– Я в порядке, мой пан, – упрямо отозвалась она и, выпив воды, наконец смогла поднять тяжелую голову и улыбнуться сквозь боль.
Кьенгар фыркнул и принялся шнуровать сапоги. Приступ отступил, и Шарка исподлобья наблюдала за ним. Впервые в жизни ей хотелось, чтобы клиент не уходил. Хотелось запомнить его до мельчайших мелочей, как чудо, которое больше никогда не вернется. Не чтобы кому-то рассказывать (хотя наверняка все в трактире захотят подробностей: например, в какой позе угодно сношаться высоким панам и большой ли у великого кьенгара член – на большее их воображения не хватает). Она сама не знала зачем. Но отчего-то при виде его длинных волос, выбившихся из-за воротника плаща, на глазах у нее выступили слезы странной ноющей тоски.
– Видят боги, я пытался все в этой жизни сделать правильно, – пробормотал Свортек невпопад, и голос его дрогнул. – По крайней мере хотел, чтобы все правильно сложилось дальше. Да?
Он резко повернулся к Шарке, впившись в нее черными глазами. Та растерялась, но все же прошептала:
– Да, мой…
Каркающий сухой смешок поглотил ее ответ.
– Ох, Шарка…
Разобравшись со шнуровкой, он распрямился и на несколько мгновений замер, уставившись в пол. Шарка тоже поднялась и оделась в свое замысловатое тряпье. Боль отпустила, тошнота притаилась где-то на уровне груди, но уже не тревожила. Она все наблюдала за Свортеком, пока тот стоял с полуприкрытыми невидящими глазами, размышляя о чем-то перед тем, как уйти. На нее, кажется, ему было совершенно плевать – и она выжимала из этих мгновений все, что могла.
Наконец кьенгар принял решение и медленно стащил с пальца крупный перстень с фиолетовым камнем. Перстень застрял на суставе, не желая покидать хозяина, но тот, сердито рыча, все же стащил его и положил в ладонь. Без перстня палец казался неестественно кривым и худым, словно кольцо обглодало его за долгие годы до кости.