Прежде чем получить офицерские погоны Наполеоне должен был пройти своеобразную отделку мальчишки под настоящего солдата и побывать в шкуре рядового, канонира, унтер-офицера, капрала и сержанта.
День был расписан по минутам. Полигон, стрельба из гаубиц, мортир и фальконетов, затем занятия по высшей математике, фортификация, тактика, верховая езда и фехтование…
В отличие от своего приятеля, он в течение трех месяцев ни разу не выходил в свет. Ни на минуту не забывая о постоянно нуждавшейся семье, он не мог себе позволить лишних трат. Да и не хотел он никуда ходить в инфантильном мундире парижской школы.
Закусив после службы в «Трех голубях», он возвращался домой и садился за учебники. Затем следовал пятичасовой сон, скудный завтрак, и все начиналось сначала. И чем больше он занимался, тем более несовершенными казались ему некоторые положения современной артиллерии.
К его удивлению, ни у кого из офицеров полка они не вызывали ни малейших сомнений, и они воспринимали указания и артикулы как нечто раз и навсегда данное.
Он поделился своими мыслями с де Мазисом, но, несказанно далекий от подобных проблем, тот посмотрел на него с таким недоумением, словно приятель попросил у него миллион франков.
В последнее время с ним творилось нечто невообразимое, он стал рассеян и не проявлял никакого интереса к службе.
— Что с тобой, Александр? — раздраженно воскликнул Буонапарте, всматриваясь в осунувшееся лицо приятеля. — Ты болен?
— Да, — кивнул тот, — любовью…
— Чем? — изумленно вскричал Буонапарте.
— Любовью! — повторил де Мазис, и в следующее мгновенье Наполеоне услышал драматическую историю его несчастной любви.
Вот уже три недели как его приятель был влюблен в дочь местного судебного чиновника, но та и не думала отвечать ему взаимностью.
— Все, Набули, — горестно вздохнул де Мазис, — жизнь моя разбита и я навсегда останусь несчастным…
Буонапарте в недоумении уставился на приятеля: уж не издевается ли он над ним? Убедившись, что нет, он с нескрываемым презрением пожал плечами.
— Не понимаю, как можно тратить время на подобную чепуху! — с нескрываемым презрением произнес он. — Неужели тебе больше нечем заняться?
— А какой в этом смысл? — грустно улыбнулся де Мазис, — Чтобы я не делал, у меня перед глазами все время стоит ее лицо! И я только и жду той счастливой минуты, когда смогу оставить все эти пушки и бомбы и отправиться к ней! И если бы только знал, — с необыкновенной торжественностью произнес он, и глаза его посветлели, — какое это великое счастье держать за руку обожаемое тобой существо, смотреть ему в глаза и говорить о своей любви!