Впоследствии он говорил как-то об этом первом пребывании на Корсике:
— Для моего счастья не доставало тогда лишь двух дорогих мне людей: отца и графа Марбефа, о котором долго скорбела вся наша семья…
Да, Корсика была все также прекрасна, и все же это была уже совсем другая Корсика. Даже при всем своем желании Наполеоне не мог не видеть ее безнадежной отсталости, и теперь она пробуждала в нем совсем иные мысли.
Корсиканцы и сейчас казались ему самыми «естественными» людьми в мире, и в то же время он уже не мог не понимать, что вся их «естественность» определялась не близостью к природе, а вопиющей необразованностью и самой настоящей дикостью.
Даже образ папаши Луиджо, который совсем еще недавно представлялся ему сказочным героем, сильно потускнел в его глазах, и теперь он видел в нем самого обыкновенным дикаря с дубиной в руке. После десяти проведенных с ним минут ему стал несказанно скучно, и он поспешил откланяться.
Через неделю его страстно потянуло к работе, он отправился в Миллели, где так хорошо думалось в тени олив, и засел за историю Корсики.
«Я едва достиг зрелого возраста, — записал он в предисловии к одной из глав, — как уже берусь за историю! Я знаю свои слабости… но, быть может, как раз это наилучшее душевное состояниедля такого рода работы. Мною владеет воодушевление, которое разрушается в нашем сердце более глубоким изучением людей. Но подкупности зрелого возраста не осквернить моего пера! При чтении описаний наших страданий я вижу, дорогие соотечественники, как текут у вас горячие слезы!»
В эти дни он написал небольшую повесть. Ее действие происходило на Корсике, и с самого начала она изобиловала озлобленными высказываниями против Франции.
В первозданной тишине виллы месяц пролетел незаметно, а когда Наполеоне вернулся в Аяччо, его ждал сюрприз в лице Андреа Поццо ди Борго, с которым они некогда поклялись посвятить свои жизни освобождению Корсики. Тот вернулся из Корте и горел страстным желанием увидеть старинного приятеля. Они отправились к папаше Бенито.
Трактирщик почти не изменился за эти годы, разве седины стало больше, и встретил «малыша» без особого восторга. Ведь теперь в его таверну пришел не восторженный патриот, а офицер вражеской армии, и даже при всем своем желании он не мог симпатизировать человеку, который носил ненавистный ему французский мундир. Да и не было у него такого желания…
Так и не предложив выпить за встречу, Бенито попросил внучку обслужить гостей и за весь вечер не проронил ни слова. Подпоручик прекрасно понимал чувства старого вояки, и все же ему было неприятно: хотел он того или нет, но он напоминал патриотам своего отца, который говорил одно и делал совсем другое.