— И помните, Анна Николаевна, ни под каким предлогом не позволяйте вывезти отсюда Снежу, ни под каким!
— Конечно, конечно, Алексей Юрьевич, конечно, конечно… Но что вы-то будете делать?
— Пока не знаю. Я знаю одно — Снеже я умереть не дам и идти на поводу у нечисти я больше не буду. Это — самое главное! А что делать — придет ещё, придет… Это как с картиной — сначала вроде и не знаешь ничего, так, в сердце одна решимость написать и общий план, а потом сам не понимаешь — откуда что берется? Пишешь и пишешь, а потом — хоп! — и все готово! Главное, Анна Николаевна, решимость иметь, решимость бросить судьбе вызов… Знаю одно, что сидя здесь, в палате, я ни Снежу не спасу, ни себя, надо действовать. Так вы за ней последите?
— Шагу не ступлю, Алексей Юрьевич, шагу не ступлю, — твердо сказала мама Снежаны. — Можете быть спокойны!
Затем Ганин отправился к главному врачу и строго-настрого наказал не перевозить пациентку из палаты, оставил солидную сумму денег на непредвиденные расходы, а потом быстро вышел из больницы. У ворот его уже ждала машина.
— Куда едем?
— Сначала — в Глубокое, потом — в Марьино…
Только поздним вечером Ганин оказался, наконец, в комнате для гостей в усадьбе Никитского. Сначала он долго ждал единственного батюшку-настоятеля храма, пока тот приедет с требы. За это время большой подсвечник под иконой святителя Николая Ганиным был утыкан свечами прямо как подушечка для иголок — иголками. Потом долго беседовал со священником, обо всем ему рассказал, кроме как об утреннем чуде. Тот отпустил ему грехи и проинструктировал, что нужно сделать, чтобы подготовится к причастию, а на счет портрета решили, что священник приедет в усадьбу и освятит всю комнату, в том числе и зловещий портрет. На сомнения Ганина по поводу опасности, исходящей от него, священник только рассмеялся. «Благодать Божия даже от радиации защищает, не то, что от всяких там портретов!» — со снисходительной улыбкой махнул он рукой. Ганин, успокоенный и обнадеженный, дал солидное пожертвование на храм, а потом поехал в поместье, хотя, если честно, предпочел бы провести ночь где-нибудь в другом месте, хоть бы и в храме.
В поместье Ганин поужинал довольно скромно — съел один салат со стаканом гранатового сока —, принял душ и отправился в комнату для гостей. Комнату с портретом, которую он ЛИЧНО запер на все четыре оборота ключа, а сам ключ спрятал у себя в бумажнике, он решил больше никогда не посещать.
В комнате для гостей он поставил купленную в храме раскладную икону с изображением Иисуса Христа в центре, а по бокам — Богородицы и святителя Николая —, зажег восковую свечу, также принесенную из храма, и принялся кое-как, с грехом пополам, читать специальные молитвы к причастию. Кукушка на часах прокричала двенадцать раз, а он прочел ещё меньше половины — церковнославянские слова трудно произносились, а мысли бегали в голове как испуганные овечки. За окном мерзко лаяла какая-то собака, мяукала, как резанная, кошка да каркала какая-то отвратительная ворона. Все это здорово сбивало с мыслей и Ганину было вообще как-то не по себе. Наконец, когда пробило двенадцать, началось форменное светопреставление!